– И что нам делать?

– Надо придать ему сил. Скорее взрастить его, готовым дать отпор.

– Но как?

– Легендой, молвой, слухами. Легенда о Герое опередит его становление и в то же время непосредственно осуществит его. Помнишь легенду о Последнем лотосе?

Воспоминание болью отозвалось в сердце Веры.

– Знаю, помнишь! – Князь Сияний, Владетель Тьмы внимал её открытым чувствам. – С Героем так же. На основе легенды возникнет культ. Последователи веры в Героя – и те, что уповают на него, и те, что желают его смерти, – в равной степени будут напитывать его дух, и сила, необходимая для исполнения его предназначения, пробудится в нём раньше срока.

– Позволь узнать: кто напишет Легенду о Герое? – спросила Вера с выражением трепетной обречённости.

– Ты! – прогремела бездна.

Устало затрещал лёд, закрывались незримые врата, возвещая окончание аудиенции.

Секира палача сверкнула над моей головой. Хруст позвонков, запредельный ужас и боль пробудили ото сна. Безотчётно влажными от пола руками я потрогал шею – на месте, разумеется, как и голова.

При всей очевидной нелепости пережитого во сне кошмара я вдруг обнаружил себя наяву стоящим в пространстве, замкнутом небывалой высоты кирпичными стенами. Вверху по сумеречному небу быстрой чередой проплывали облака. Я понял, что нахожусь на улице. Как мог я уснуть стоя?!

Мысль об абсурдности моего положения мигом отогнала другая, свидетельствующая о том, что ситуация ещё абсурднее, чем я мог предположить и, более того, опаснее наихудших предположений. За мной гнались, чтобы убить. И не просто убить – меня казнили. Я бежал от казни, от палача, будто только что пережитый кошмар протянулся щупальцами из сна в явь.

Завидев своего преследователя, прошмыгнувшего через крепостные ворота во двор, я дал дёру что есть мочи, в смертном ужасе, до мурашек холодея затылком на ледяном ветру. Намереваясь попасть внутрь крепости, я устремился к высокой, похожей на маяк каменной башне. Не найдя входа, начал взбираться по наружной винтовой лестнице, держась за хлипкие перила, пока не оборвался ряд опоясавших башню ступеней и я не очутился на смотровой площадке.

Отсюда открывался вид на город. Я на него даже не взглянул, но почему-то был уверен: город безумен. Я был всецело поглощён созерцанием крепостного двора у подножия башни. Туда мне предстояло упасть, если догонят. А догонят всенепременно – отсюда некуда деться.

Зачем я только сюда забрался?.. Сам себе устроил ловушку.

Ближе и ближе слышалось, как каменная крошка шуршит под ногами поднимающегося на башню палача. Я метался по кругу обзорной высотки, пренебрегая мыслями о спасении, всё более поддавался панике.

И в тот роковой миг он застыл передо мной с тяжёлым острым оружием, безлицый – для меня, – потому как я до одури боялся посмотреть ему в лицо. Нащупал ладонями заскорузлые бýтовые грани – деваться некуда, когда секира палача занесена над головой, кроме как срываться вниз на верную смерть, но всё лучше, чем то, к чему вынуждал палач.

«Лучше я сам», – сказал я себе, перегнулся через парапет и прыгнул.

Но успел обернуться напоследок, запечатлев лицо палача: изумлённое, оно было мне знакомо: широкое лицо с узкими щёлочками раскосых глаз.

Я думал, что исчезну, и я почти исчез, почти… Превратился в точку… Но точка почему-то не исчезала, а, напротив, разрасталась, наполняя самоё себя сначала звуками: это были два голоса – мужской и женский, спорили о чём-то, а после – вкусом отвратительно-горькой обжигающей жидкости.

– Почти очнулся, – говорил женский голос.

– И, как всегда, ничего не помнит, – ворчал мужской.