Размышления отводили внимание Айзека от многих деталей реальности, в том числе от изменений, происходящих вокруг. Писатель и не заметил, как улицы заполонила ночная тьма, а официанты принялись переворачивать стулья, ставя их поверх круглых столиков. Кафе давно закрылось, но официанты не торопились выгонять последнего клиента, чье лицо выражало думы, не терпящие беспокойства. Выбросив из головы сотни низкопробных фантазий, писатель пришел в себя и понял, что злоупотребляет гостеприимством работников кафе, которым наверняка не терпится отправиться по домам. Схватив ноутбук под мышку и сердечно попрощавшись с ответно заулыбавшимися официантами, Айзек вышел на мощеную улочку и, не думая более ни секунды, двинулся на зов приключений, поджидавших его где-то в закоулках норвежского города…

…Сперва он счел, что отмахивается от назойливой мухи, выбирающей в качестве посадочной площадки разные удобные участки на его щетинистом лице. Когда же Айз слегка приоткрыл глаза, чтобы разведать обстановку, то увидел перед собой Феликса, как полагается, при полном параде – в рубашке, галстуке, пиджаке, отутюженных брюках, лакированных туфлях и сияющих запонках. Судя по суровой физиономии, заместитель готовился разразиться поучительными сентенциями.

– Все-таки муха… – простонал Айзек сквозь дремоту.

– Что? – не разобрал Феликс. – Айз, время к обеду подходит, а ты глаз продрать не можешь.

– Время – условность… придуманная людьми… для упорядочения жизнедеятельности. Обед существует… для тех бедолаг, что живут по расписанию, – невнятно промямлил друг. – Как ты вообще оказался в моем номере?

Айзек перевернулся на спину и лениво потер лицо, однако массаж не разгладил красных следов, оставшихся на щеке от длительного и плотного соприкосновения с чем-то твердым. Оглядевшись, писатель понял, что спал в той самой одежде, в которой заявился поздней ночью в отель, а вместо подушки подсунул под голову клавиатуру ноутбука.

– Ты оставил дверь открытой, – пояснил Феликс, держа безопасную дистанцию от токсичной алкогольной пелены, окружавшей друга. – Вопрос, не напился ли ты вчера, будет равносилен предположению, что ты принимал ванну из вонючего одеколона, а такое спрашивать разумно только у наглухо съехавших.

– Может быть… я как раз и есть тот самый съехавший.

– Сколько страниц Хемингуэй сегодня отредактирует? – ободряюще переменил тему заместитель.

– А ты думаешь, я уже трезвый?

– Не юли, Айз, сколько написал?

– Ноль! Ни строчки, ни словечка!

Сбегая от дебрифинга о провале писательской операции, Айзек поднялся с кровати и двинулся в сторону ванной. Его движения были вялыми и медлительными, потому Феликс успел атаковать друга очередным вопросом, пока тот не скрылся за дверью санузла.

– Скажи, алкоголем ты пытаешься настроить компас вдохновения? Подобрать ключ к вратам Трисмегиста?

– Конкретно вчера алкоголь стал ключом к беседе с людьми из бара, – перебивая шум воды из крана, донесся ответ. – Знаешь, к каким очевидным выводам я пришел? Чем скучнее жизнь человека, тем важнее, интереснее и необычнее ему кажутся всякие мелочи, возникающие под влиянием случайных обстоятельств. Как будто человек защищается от осознания никчемности своего существования и наделяет жизнь иллюзией значимости, посыпая абсолютно посредственные вещи пудрой исключительности, неповторимости… – Феликс потерял интерес к теме и дальше слушал тираду Айзека вполуха. Когда журчание воды прекратилось, писатель вышел в гостиничную комнату с мокрым лицом. Глаза его были красными и опухшими, будто он только что выбежал из горящего здания и успел наглотаться дыма. – Люди, не реализовавшие себя в жизни и считающие, что для подобных инициатив уже поздновато, настолько нуждаются в том, чтобы почувствовать свою жизнь хоть немного значимой, что охотно причисляют себя к чему-то более глобальному – к политике, религии и прочей ерунде, к которой они, по факту, не имеют никакого отношения. Они лишь пассивные наблюдатели. Все равно как зрители в кинотеатре.