«Пить вино, не смешанное с водой, было само по себе знаком неумеренности, любопытным образом объединяя два слова совершенно разного происхождения – άκρατος οίνος (несмешанное вино. – Пер.) и άκρατος άνὴρ (необузданный муж. – Пер.), который пил его».

«…Они очищают кости от мяса и затем бросают в котлы местного изделия (если они под рукой). Котлы эти очень похожи на лесбосские сосуды для смешения вина, но только гораздо больше…Самосцы посвятили богам десятую часть своей прибыли – 6 талантов – и велели изготовить медный сосуд вроде арголийского кратера. Вокруг чаши по верхнему краю был словно венец из голов грифонов. Этот-то сосуд они принесли в дар в храм Геры, установив его на подпорках в виде трех огромных коленопреклоненных бронзовых статуй в 7 локтей высотой»

«Та, что носят на плечах (φερομένη)».

«Нефритовые орудия в Швейцарии»

Издателю «Таймс»

18 декабря 1879 года

Сэр! Сообщение, присланное Вашим корреспондентом в Женеве (от 15 декабря) о скребке, сделанном из нефрита, недавно найденном в ложе Роны, весьма важно. Однако Ваш корреспондент едва ли вполне прав, назвав этот скребок уникальным экземпляром. Скребки или режущие инструменты, сделанные из настоящего нефрита, весьма редки как в Швейцарии, так и в других местах, однако я сам видел несколько прекрасных образцов – среди прочих один, найденный доктором Ульманом из Мюнхен-Бухзее, чья коллекция озерных древностей вся собрана им лично в одном и том же небольшом озере, Моозее-Дорфзее, и является одной из наиболее аутентичных и представительных коллекций во всей Швейцарии.

Ваш корреспондент задается вопросом: поскольку истинный нефрит нигде в Европе не встречается, то не могли ли арийские кочевники принести этот скребок из колыбели своей расы в Азии? Почему же нет? Если арийские поселенцы могли принести с собой в Европу столь тяжелое орудие, как свой язык, не отрубив и не отрезав ни одной его грани, то нет ничего особенно удивительного и в том, что они принесли с собою и тщательно сохранили из поколения в поколение настолько удобный и ценный инструмент, как скребок или нож, сделанный из материала, который воистину «бронзы литой прочней» (цитата из оды Горация «К Мельпомене» («Памятник»), III. 30; перевод С. Шервинского).

Ф. Макс Мюллер

Оксфорд, 17 декабря 1879 г.»

«Нефрит как материал в Старом Свете

Издателю «<Таймс»

1 января 1880 года

Сэр! Поскольку Вы соблаговолили на страницах своей газеты уделить место любопытному вопросу, обсуждавшемуся профессором Роллестоном и г-ном Вестроппом относительно источников доисторического нефрита, это придает мне смелость надеяться, что Вы не отвергнете еще одно письмо на эту тему.

Я полагаю, что профессор Роллестон прав, говоря о восточном и, возможно, о единственном восточном источнике доисторического нефрита на континенте Евразии. Я думаю так по трем причинам: нефритовые топоры-кельты очень редки; однако их находят в небольших количествах и на большом расстоянии друг от друга на пространстве от Месопотамии до Бретани; и они свидетельствуют о владевшей всеми расами человечества страсти к владению предметами из зеленых камней, поскольку считалось, что эти предметы драгоценны по самой своей природе. Итак, если нефрит был бы местным продуктом всех или нескольких из тех многочисленных стран, в погребенной пыли которых были так спорадически рассеяны нефритовые орудия, то как же случилось так, что столь замечательный минерал никогда не был обнаружен расами людей, которые жили и умирали в этих странах с тех пор, как в них бродили «древние люди»? Действительно, мы видим небольшой нефритовый кельт, который некогда носила в своем ожерелье греческая дева, – возможно, как талисман, – и он все еще висит на этом ожерелье, образце мастерства древних златокузнецов, в коллекции Британского музея. Но это все же кельт, а не изделие римских ремесленников. Один-единственный цилиндр из сотен ассирийских и вавилонских цилиндров в той же самой огромной коллекции говорит об исключительном характере нефрита как материала среди народов, обитавших в Месопотамии, где, однако, были найдены нефритовые кельты еще более древней эпохи. Но среди многочисленных произведений прикладного и священного искусства Египта нефрит, как мне кажется, неизвестен. Нет никаких данных о том, что греки или римляне когда-либо использовали нефрит, или (вопреки г-ну Вестроппу) даже о том, чтобы у них было какое-либо название для него. Если бы он был продуктом рек или каменоломен римского мира, то образцы его, безусловно, дошли бы до нас в качестве материала для гемм или каких-либо других произведений искусства. Может, конечно, показаться поразительной гипотеза, согласно которой нефритовые копи реки Кара-Каш в горах Куньлунь к северу от гор Кашмира были источником для всех нефритовых топоров, найденных во всей Европе. Поверить в это тем более трудно, поскольку, в то время как здесь добывают как белый, так и зеленый нефрит, в доисторическом мире был распространен только зеленый нефрит, но не белый. Однако несколько месяцев назад доктор Шлиман попросил меня посмотреть на несколько странных камней, которые он обнаружил в древнейшем из городов Гиссарлыка, и здесь, наряду со многими образцами зеленого нефрита (один из них – великолепный прозрачный экземпляр этого камня) был один кельт из прекрасного белого нефрита, точно такого же, какой мог быть добыт из одной из ям над Кара-Кашем или сделан из галек из этого ручья.

Рассматривая эти освященные веками сокровища из древнего города или крепости, мы должны признать, что доктор Шлиман обнаружил очень важное поселение, возможно нечто вроде торговой фактории, расположенной на пути доисторической торговли, которое находилось непосредственно в одной из точек, где могли собираться товары из Азии перед тем, как распределиться с помощью бартера среди народов Запада. Или, может быть, это было место, где какую-то большую волну эмиграции остановил на какое-то время барьер Дарданелл? В любом случае здесь найдено значительное количество топоров из зеленого нефрита; безусловно, этот сорт считался более ценным из-за своего цвета; и здесь также был и один белый кельт, который, возможно, сопровождал его из их общего отдаленного дома в горах Куньлунь.

Чему же, в таком случае, следует приписать прекращение поставок нефрита в пространство, лежащее к югу и западу от Памира после доисторической эпохи? Я не стану пытаться ответить на этот вопрос; я могу только отметить очевидные факты, свидетельствующие об этом. Вряд ли невероятно то, что орудия из зеленого нефрита имели в каком-то смысле священный характер в доисторические времена и их несли с собой на запад переселявшиеся туда племена, точно так же, как они могли нести с собой домашнюю утварь, в то время как посредством длительного процесса бартера отдельные предметы могли проникнуть от Геллеспонта к побережью Атлантики. Могло быть так, что даже в те отдаленные времена или к концу этих времен люди китайской расы стали господствовать над той областью, что производила нефрит, и закрыли суровые перевалы, которые вели на юг и запад из этого негостеприимного региона; и в то время как в Китае нефрит с незапамятных времен был распространен в изобилии, остальной Азиатский континент мог быть отрезан от источника его поставок. Или, может быть, геологические изменения, которые подняли уровень почвы к северу и востоку от Персии, все еще продолжали действовать и мало-помалу увеличивали недоступность этой области к концу того времени в Азии, которое мы называем доисторическим периодом. Вполне возможно, что другие источники нефрита далее к северу могли дать что-то из материала, который попадал на запад в виде кельтов. В реке Амур на дальнем севере катятся нефритовые гальки с гор Яблоно (Яблоновый хребет) в забайкальской области Сибири, и у китайцев, возможно, были какие-то источники зеленого нефрита, нам неизвестные. Их жадеит (этот материал отличается от нефрита) поступает из рудников в горах к северо-западу от Бхамо в государстве Лао в Бирме, хотя, возможно, и не только оттуда.

Появление нефрита или, по меньшей мере, начало его использования в качестве материала для художественной работы в Индии датируется едва ли не вчерашним днем, поскольку оно относится к эпохе ранних императоров Моголов в Дели. «Великолепный сын Акбара», Джехангир и Шах-Джехан, видимо, любили нефритовые чаши и украшения; и искусство инкрустации, которое нашло столь блистательное выражение при постройке Тадж-Махала, копировалось под их блистательным покровительством в самых драгоценных материалах: рубины и бриллианты и другие драгоценные камни инкрустировались в нефрит разных цветов, в котором вырезали изящные ажурные узоры и украшали эмалью, в производстве которой Индия все еще не имеет себе равных. Коллекция этих великолепных изделий индийского искусства хранится в Музее Индии и является прекраснейшей из когда-либо собранных. Она была приобретена по моему совету, когда нынешний канцлер казначейства (сэр Стаффорд Норткот) был Государственным секретарем в Индии; покойный сэр Дигби Уайетт и я сделали выборку из уникальной коллекции нефритовых сосудов всех сортов, которую ценой больших расходов собрал покойный полковник Чарльз Ситон Гатри.

Однако можно сказать, что это единственные формы, в которых цивилизованные люди вне пределов Китая превращали нефрит в материал для вырезания предметов искусства.

Мексиканцы работали по какому-то сорту жадеита. Маори работали по нефриту, который является местным материалом в их скалах из роговой обманки; и обитатели Новой Каледонии и, можно сказать, Полинезии вообще делали из нефрита или каких-то разновидностей жадеита орудия – полезные, декоративные и, возможно, тоже в каком-то смысле священные.

Нефрит ошибочно считается очень твердым материалом. Это никоим образом не так. Его самое замечательное качество – качество, которое необыкновенно подходит к его использованию в качестве орудия, – это его исключительная прочность. Как хорошо закаленная сталь, в которой прочность сочетается с твердостью, достаточной только для того, чтобы резать и при этом сохранять заточенное лезвие, орудия из нефрита разделяют с орудиями из фибролита уникальное сочетание этих качеств, необходимое как для оружие, так и для рабочего инструмента.

Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой,

Невил Стори-Маскелайн

Британский музей, 30 декабря 1879 г.»

«Орудия из нефрита

Издателю «Таймс» 15 января 1880 года

Сэр! Интересные и познавательные письма о нефритовых орудиях, которым Вы в последнее время дали возможность появиться на страницах Вашей газеты, смогут, как я надеюсь, убедить большинство Ваших читателей, что теория, которую я старался доказать в моем письме, опубликованном в «Таймс» от 16 декабря, не столь безумна, как она могла показаться с первого взгляда. Иногда те теории, которые именуют безумными, на самом деле очень умны. Исследователи сначала смеются над ними, затем поворачиваются к ним спиной и пытаются всеми возможными путями убежать от них. Однако наконец, когда факты окружат их со всех сторон и они больше уже не видят никакого выхода, они скромно подчиняются неизбежному, и через некоторое время это неизбежное все уже считают вполне понятным и разумным.

Проблема нефритовых орудий на самом деле очень проста. Минералоги уверяют нас, что нефрит – это материал, отождествление которого, если оно проведено надлежащим образом, не вызывает никаких сомнений, и они с такой же уверенностью говорят нам, что в Европе настоящего нефрита нет. Эти два утверждения я буду считать истинными, покуда они не будут опровергнуты компетентными и авторитетными учеными. Если, таким образом, нефритовые орудия великолепной работы эпохи, которую мы называем каменным веком, найдены в Европе, то я не вижу, как мы можем избежать заключения, что эти орудия были привезены из тех хорошо определенных областей в Азии (я полагаю, что мы можем исключить из наших рассуждений Америку и Океанию), – где только и был найден нефрит и где его обрабатывают и до сего дня. Некоторые из этих областей находятся не так уж далеко, поскольку настоящий нефрит находят и на Кавказе, и в горах Урала. Я не отрицаю, что наш современник может почувствовать головокружение, когда он берет в руки один из этих драгоценных скребков и ему говорят, что точно такие же скребки были собственностью первооткрывателей Европы. И именно для того, чтобы устранить это чувство головокружения, я хотел бы привлечь внимание к другому виду орудий, столь же древнему – возможно, даже более древнему, – которые также были привезены в Европу из Азии нашими древнейшими предками и которые мы используем ежедневно, не чувствуя ни малейшего удивления. Хотя сегодня никто не сомневается в том, что наш язык пришел с Востока, однако мы не всегда осознаем близкую преемственность между древней и современной речью, нерушимую цепь, которая связывает вместе все арийские диалекты от Индии до Ирландии. Мы удивляемся тому, как нефритовые орудия могли быть привезены с Востока и переходить из рук в руки в течение тысяч лет «еще до того, как изобрели карманы», и, однако, каждое слово в нашем языке пришло с Востока и должно было переходить из рук в руки тысячи лет еще до того, как были изобретены карманные словари. Если мы возьмем такие полезные «орудия», как наши числительные, и подумаем, что же подразумевает тот факт, что, принимая во внимание некоторый объем фонетического «износа», числительные в санскрите и в английском одни и те же, то мы, как мне кажется, взволнуемся немного меньше, оказавшись лицом к лицу с нефритовыми орудиями из озерных поселений Швейцарии. Я даже хочу пойти на шаг дальше. Давайте взглянем на тот факт, что у всех числительных от одного до десяти в санскрите только у saptá («семь») и astáu («восемь») ударение на последнем слоге, и затем посмотрим на древний и даже на современный греческий и заметим ту же самую исключительную акцентуацию здесь. Любой, кто может без дрожи взглянуть в ту бездну, которая внезапно открылась у нас перед глазами, едва ли почувствует дурноту, думая о самых «безумных» теориях, основанных на нефритовых орудиях, найденных в Швейцарии и других областях Западной Европы.

Нет необходимости рассматривать здесь вопрос, действительно ли эти нефритовые инструменты были привезены в Европу арийцами или доарийскими колонистами. Конечно, странно, что не существует древнего арийского названия для нефрита, но нет для него и доарийского или туранского названия ни в одном из древних индоевропейских языков. В другом месте (Lectures on the Science of Language. 9^>th ed. Vol. II. P. 251) я собрал несколько фактов, которые делают вполне вероятным, что арийские языки были распространены в Европе в каменном веке, в эпоху господства шотландской пихты, и я могу добавить, что характер аргументов, которые приводятся против этой гипотезы, скорее усиливают, нежели ослабляют мою собственную в ней убежденность. Однако это всего лишь гипотеза. Однако были ли нефритовые орудия привезены арийцами или доарийскими поселенцами, определенно известно, что эти нефритовые орудия не были сделаны в Европе и что, хотя нефрит in situ и мягче, они свидетельствуют о высокой ступени цивилизации и механических навыков у людей, которые их изготовили.

Мои друзья профессор Роллестон и Маскелайн оставили мне немного места, чтобы добавить что-либо еще в поддержку иностранного происхождения нефритовых орудий. Я могу упомянуть еще только два факта, поскольку они могут помочь другим, как они помогли мне, сформировать свое собственное мнение на этот счет.

Является, как я полагаю, фактом (кроме немногих и достаточно сомнительных исключений), такой, как находки в Потсдаме и Швемзале, что нигде в Европе не был найден сырой или необработанный нефрит. Это, по моему мнению, говорит весьма и весьма о многом.

Есть и другой факт: в Европе нет древнего названия для нефрита. Если на странице 311 превосходной работы Г. Фишера «Нефрит и жадеит» (Fisher H. Nephrit und Jadeit, 1875) мы посмотрим на хронологический перечень авторов, у которых упоминается нефрит, мы находим в древние времена названияjaspis, jaspis virens, jaspis viridis; но здесь нет ничего, что позволило бы нам отождествить это название с настоящим нефритом. Само слово jaspis семитского происхождения. В китайском языке, напротив, мы находим с древнейших до самых недавних времен общепризнанное название нефрита, то есть yu или chrn. Он упоминается как предмет дани в переводе «Шуцзина» профессора Легга (Sacred Books of the East. Vol. III. P. 72); отсюда мы узнаем любопытный факт: в этой книге, которая, как нам говорят, древнейшая из древних, такие товары, как «золото, железо, серебро, сталь, медь и кремень для изготовления наконечников стрел», упоминаются все вместе, как относящиеся к одному и тому же периоду; все они были равным образом приемлемы в качестве дани императорскому двору. Forsan et haec olim meminisse juvabit! («Может быть, будет нам впредь об этом сладостно вспомнить» (Вергилий. Энеида. I. 203). Слово «жад» не встречалось вплоть до открытия Америки. Нефрит, который привозили из Америки, испанцы называли piedra de yjada, поскольку долгое время считалось, что он может исцелять боль в боку. По тем же причинам потом его стали называть lapis nephriticus (нефрит), lapis ischiadicus, lapis divinus, piedra de los renones, piedra ischada, pietra del fiancho, «почечный камень» Lendenhelfer, и т. д. Первым, кто ввел эти названия в Европе, был, по-видимому, Монардес в своей Historia Medicinal de las Cosas que se traen de las Indias Occidentales (Sevilla, 1569). Название piedra de yjada, которое он использует, употреблено вместо piedra de ijada, то есть «паховый камень», или камень, который якобы должен был снимать боль в паху. Испанское ijada, согласно Словарю Испанской академии, – это il lado del animal debaxo del vientre junto al anca; не приходится сомневаться в том, что оно происходит от латинского ilia. Iliaco по-испански – это il dolor colico. Поскольку само название ijada, jada, или жад, и вера в его целительные свойства пришли из Америки, то может быть только случайным совпадением, если, как говорит профессор Скит (Skeat) в своем великолепном «Этимологическом словаре» (Etymological Dictionary), в санскритских буддистских текстах фигурирует слово yeda в качестве названия материала, из которого делают украшения.

Таково состояние вопроса о нефритовых орудиях на данный момент. Тем, кто хочет изучить его историю во всех подробностях, всю необходимую информацию может дать исчерпывающая работа Фишера «Нефрит и жадеит». Его обзор литературы на эту тему, которая может показаться столь невразумительной и неинтересной для широкого читателя, занимает не менее 248 страниц.

Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой,

Ф. Макс Мюллер

Оксфорд, 10 января 1880 г.»

«Статья от редактора, «Таймс»

15 января 1880 года

В декабре прошлого года швейцарские землечерпалки сделали нечто большее, чем просто подняли вверх из ложа реки Роны кусок отполированного резного камня. Они обнаружили самые основания истории. Как будто бы опустело русло калабрийской реки и открылась гробница визиготского покорителя Италии во всем ее величии награбленного золота и драгоценных камней. Но нефритовый скребок, найденный среди озерных жилищ Швейцарии, стал ключом не просто к мертвым руинам древней цивилизации, но к языкам, на которых до сих пор говорят живые люди, и к мыслям, которые они обдумывают. Профессор Макс Мюллер в письме, которое мы публикуем сегодня, высказывает столько глубоких, наводящих на множество раздумий идей, что вопрос о природе и происхождении обработанного нефрита, который стал для всех них основой, рискует быть погребенным под грудой богатств, дверь к которым он нам открыл. Однако, если бы даже ни рядом, ни за этим вопросом ничего не стояло, достаточно сложным стало бы уже исследование вопроса о том, как нефритовый скребок из Роны пришел в Альпы, откуда происходит сам минерал и откуда – искусство, благодаря которому он был обработан, почему он так ценился и как он использовался. Чем дальше идет исследователь, тем более он понимает, что запутался.

Китайцы владели нефритом еще до начала исторических записей человечества. В «древнейшей из древних книг» нефрит перечислен как статья дани китайским властителям. В течение тысячелетий человеческой истории вплоть до открытия Новой Зеландии единственными разрабатываемыми рудниками чистого нефрита были рудники на реке Кара-Каш в горах Куньлунь. В этом регионе господствовал Китай; и так можно проследить источник китайского нефрита. Странно то, что, хотя Европа даже владела нефритом, никто не может высказать более чем теоретических соображений по поводу того, откуда мог взяться европейский нефрит. Озерные жители Швейцарии, как мы знаем, владели им. Его находят, хотя и изредка, среди украшений римских дам. Доктор Шлиман обнаружил его среди руин своего Илиона. Его никогда не находят в древних памятниках без следов обработки; но сама эта обработка бесспорно свидетельствует – зачастую, если не всегда – не о европейском, но о восточном искусстве. Нефритовый скребок, или стригиль, из Роны не мог быть обработан и, как можно полагать, не мог и быть использован своим озерным владельцем. Он имел бы смысл в помпейском особняке или в восточной паровой бане, но не среди лесов и потоков в ледяной атмосфере Альп. Когда исследователь движется дальше в область истории, вместе с ним идет и нефрит. Однако тайну его присутствия в ассирийских, греческих и римских дворцах разрешить не намного проще, чем среди грубо построенных из камня хижин. Хотя древние и считали нефрит таким драгоценным, у них не было для него особого имени. Они называли его «яшмой» (jasper), хотя, очевидно, яшмой он не является. В Средние века в Европе также ценили нефрит, но процесс, благодаря которому он попадал им в руки, тогдашние европейцы понимали не больше, чем греки и римляне. Сама Индия, которая столько говорит о нем, получала нефрит, как нечто странное и загадочное. Могольские императоры Дели владели нефритом, вряд ли зная, откуда он приходит: его украшали резьбой, драгоценными камнями и эмалью. Они призывали итальянских художников из Венеции и Генуи и повелевали им создавать из нефрита изысканные образы: эта особая форма безумия вводит в помешательство европейских коллекционеров. Однако источник и исток материала, по которому работали их художники, оставался скрытым в облаках легенд и мифов. Но еще до того, как Моголы превратили культ в страсть и моду, жилы минерала, похожего на нефрит, стали известны Европе, хотя и не в Азии. Испанцы, когда они заняли южные области Нового Света, также обнаружили здесь не действительно чистый нефрит, но камень с похожими свойствами, который ценили и почитали. Ацтеки носили украшения из жадеита, покрытые резьбой, на свой манер и верили, что они служат амулетами против болезней. Их завоеватели вскоре узнали, откуда они получают этот материал, и тогда впервые жад приобрел свое настоящее европейское имя. Как бы для того, чтобы подтвердить веру в таинственные силы этого минерала, когда исследовали Океанию, то открыли месторождения чистого нефрита; и когда он был открыт, маори также стали придавать этому камню те же целительные свойства, что и туземцы испанской Америки.

Итак, перед нами минерал, которым люди дружно жаждали обладать в четырех из пяти частей света и который почитали, нисколько не понимая, почему и отчего. Одна Африка противилась почитанию нефрита. Он не фигурирует среди сокровищ фараонов. Камень в его естественном состоянии имеет свои определенные достоинства. Цвет, который варьируется от темно-зеленого до молочно-белого, чарует взор художника. Он также обладает, как говорит нам профессор Стори-Маскелайн, исключительной твердостью. С ним легко работать, когда он только что извлечен из жилы, и он застывает как раз достаточно, чтобы им можно было резать, сохраняя при этом режущий край. Именно поэтому жители Новой Зеландии используют нефрит как для томагавков, так и для амулетов, и нефритовые реликвии прошлого, обнаруженные в Швейцарии, часто имеют форму топоров. Однако в ходе всей древней истории мира нефрит, очевидно, использовался и для иной цели, не зависящей от повседневных потребностей жизни, что, очевидно, еще более повышало его ценность в глазах первобытных людей. Когда сын Акбара и его блистательные наследники собирали свои изысканные изделия из резного нефрита, основная привлекательность камня заключалась, судя по всему, в его текстуре. Однако то, что в первую очередь зачаровало глаза людей всего мира, – это не твердость или текстура и даже не красота камня; это была некая недоступная пониманию связь его с чувством и легендой, которые однажды и навсегда запечатлелись в человеческой природе. Это – одна из проблем, связанных с нефритом; другая, в чем-то связанная с первой, – это трудный вопрос, почему и как этот минерал проделал весь этот путь от своих единственных известных нам истоков. Он не мог быть извлечен из европейских месторождений; в противном случае современные следы его уже были бы найдены к нашему времени. Нефритовые топоры были обнаружены в Бретани и даже в Ирландии, а также в Швейцарии. Если действительно европейские рудники давали материал для этих изделий, которые находят повсюду, то к остальным загадкам добавится еще одна: почему же за все те бесчисленные века, прошедшие с тех пор, когда были вырублены и обработаны эти музейные сокровища, современные европейцы ни разу не находили ни одного необработанного куска или жилы, откуда они были вырублены. Если рассуждать методом исключения, то мы будем вынуждены принять один-единственный вывод. Бретонцы Бретани, кельты Ирландии, жители озер в тени Монблана должны были принести с собой свои нефритовые украшения и орудия с далекой родины, из Центральной Азии – своей собственной родины и родины нефрита, – по той простой причине, что в своей новой стране они нигде не могли бы найти этого материала. Восточный, греческий или римский скребок, обнаруженный в Роне, вполне может быть трофеем древних разбойничьих набегов за Альпы в Италию. Однако нефритовые топоры не могли быть похищены в классической Италии. Греки и римляне ничего не знали о следах каменного века, которые ученые теперь открывают как в руинах цивилизованной Италии, так и в первобытных лесах Америки.

Доводы профессора Макса Мюллера ведут нас в более возвышенную область рассуждений. Может быть, нет никакой альтернативы гипотезе, согласно которой европейские варвары привезли с собой из Азии нефрит, найденный археологами. Однако с первого взгляда само это объяснение кажется неправдоподобным. Наших европейских праотцев, бедных странников, бросало по такому океану пустынь, лесов, пустошей, оледенелых гор и сгорающих от жара равнин, что можно представить себе, как их, словно на берег, выбросило на безлюдные окраины мира без единого следа того сходства, которое было между ними, когда они только начинали свой страшный путь. И то, что у этих арийцев, как бы носившихся по воле волн, когда они пришли в себя от остолбенелого изумления при виде той странной земли, на которой наконец они остановили свой ход, в руках оказался нефритовый топор или драгоценность, которую они ценили как амулет – будь то против землетрясений или болезней – в сердце знойной Азии, несомненно, кажется столь же абсолютно невозможным, как если бы у ребенка, который утонул у Тэй-Бридж, когда его вынесло на берег, оказалась бы в руках игрушка, с которой он играл в тот момент, когда его затянуло в бездну. Профессор Мюллер готов был признать, что это невозможно – если бы еще более невозможное явление не оказалось возможным. Язык развивается благодаря окружающей среде. Нет такой окружающей среды, которая была бы более несхожа, чем та, что окружала индоевропейцев, когда они еще были азиатами и когда они стали европейцами. Когда они шли от первого своего местожительства к последнему, то все должно было склонять их к тому, чтобы забыть свой ранний язык и приспособить свой разговор к новой речи. Следовало ожидать, что постепенно сначала пропадет одно выражение, один тон, потом другой – пока от старого языка не останется ничего. Но напротив, они принесли с собой свой словарь почти нетронутым всюду, куда бы ни забрасывала их судьба в этом широком мире. Они так заботились о том, чтобы не утратить ничего, что, хотя все звало к переменам, столь хрупкая вещь, как ударение на нескольких числительных, воспротивилась гению аттической, ионийской и дорийской речи – гению, который казался непобедимым. Если они могли перенести свою арийскую речь на берега Роны, то еще легче они могли, убеждает нас профессор Мюллер, привезти с собой несколько кусков камня. Столь же легко, мог бы сказать он, могли они привезти с собой тот неопределенный инстинкт и религию, которые сделали эти куски камня столь драгоценными в их глазах. Профессор привел нас к обширному полю для размышлений. Пересекая его, мы чувствуем себя людьми-мозаиками: мы и все, что принадлежит нам, все – центоны и компиляции мертвого прошлого, которое живет и дышит в нас. В одном отношении профессор Мюллер, отражая довод о предполагаемой невозможности перевозки нефрита более чем равной гипотетической невозможностью переноса языка, даже слишком убедителен. В случае, о котором мы говорим, перевезен был нефрит, однако имя нефрита, как говорит нам сам профессор, перевезено не было. Если необходимо было еще какое-то добавление ко многим физическим, историческим и философским тайнам этого странного минерала, то вот оно».

«Нефрит

Издателю «Таймс»

19 января 1880 года

Сэр! Весьма любопытно было прочесть в передовице «Таймс» за четверг, что у древних не было отдельного названия нефрита; это подтверждается также и в отношении китайцев. Они называли его Yuh, или «драгоценность», и классифицировали различные известные им разновидности нефрита на семьдесят семь категорий, но для самого минерала отдельного общего названия у них не было. Однако в отличие от любителей нефрита в других странах они по меньшей мере пытались объяснить, почему люди, говоря словами передовицы «Таймс», «жаждали обладать» и «почитали» этот камень. Согласно прославленному философу Гуань Чжуну, который писал в VII веке до н. э., созерцание куска нефрита открывает для глаз истинного китайца целую панораму поэтических видений. В нем он видит девять высочайших совершенств человечества. Сияющая гладкость нефрита – это символ благожелательности; в его блестящей полировке он созерцает эмблему знания; в его несгибаемой прочности – праведность; в его скромной безобидности – добрые дела; в его редкости и безупречности – непорочность; в его неразрушимости – терпение; в том, как нефрит показывает все свои недостатки, видна непосредственность; в том, что, несмотря на свою исключительную красоту, он переходит из рук в руки, не загрязнив себя, – нравственное поведение; и в том, что, когда по нему ударяют, он дает ноту, которая резко и ясно звучит на расстоянии, заключена музыка. «Именно поэтому, – заключает философ, – люди и считают этот камень самым драгоценным, и именно это заставляет их видеть в нем прорицателя суждений, амулет и счастливое предзнаменование».

Другие философы, которые погружались в тайны бытия этого загадочного минерала, утверждали, что он – не что иное, как суть неба и земли. Отсюда и его особое право на почитание и его якобы сила в качестве оберега. Нас не должно удивлять, что то почитание, которым пользуется нефрит в Китае, основывается на не более прочном фундаменте, нежели видения мистиков. Разве большинство тех поверий, которые сковывают людей, не основаны на снах?

Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой

Роберт К. Дуглас

Колледж-Гарденз, 5, Далвич, 17 января»

«Пердикка, испытывая затруднение в серебряных монетах в войне с халкидцами, отчеканил монеты из сплава олова и меди и ими стал расплачиваться с воинами»

(IV. 10. 2).

«Конечно, в божественных делах применялись в основном бронзовые (aenea) вещи; тому есть много свидетельств»

(Макробий. Сатурналии. V. 19. 11).

«И Нумой было установлено, чтобы жрецы стриглись медными, а не железными ножницами»

(Иоанн Лид. О месяцах, I. 31).

«Brunus, fuscus color, subniger, nigricans (бурый, черноватый, темный цвет). Фр. Brun, нем. Braun… Возможно, получил свое название по цвету сливы, как полагает Октавий Феррарий, или потому, что относится к цвету Bruniae, или кольчуги; отсюда наше Bronze как обозначение бронзы, из которой делались кольчуги и статуи; по ее желтоватому цвету мы говорим Bronzer, итальянцы Abbronzare, покрывать бурым цветом, воронить»

(Glossarium mediae et infimae latinitatis conditum a Domino Du Cange. Parisiis, 1840. T. I, P. 788).

«Говорят, что медь, если ее, раскалив, окунуть в этот источник, благодаря этой воде получает свою окраску и становится «Коринфской»

(Павсаний. II. 3. § 3).

«Говорят, что и коринфская медь огненной и горячей погружается (βάπτεσθαι) под воду»

(Павсаний. II. 3. § 3).