– Нам, ворам, без ножа нельзя, закон не позволяет. Поживу я еще, начальник, поживу! Зачем грех на душу брать, нам и других людей хватает резать. В России барыг пруд пруди, всем ворам работы хватит, – и снова засунул нож за голенище сапога. Развел в стороны руки и ими громко хлопнул, тут же ударив рукой по голенищу сапога, изобразив плясуна.

Курт с недовольным лицом наблюдал картину разговора хозяина с Веревкой, не выдержав, вышел из избы. Сильвестр Карпович последовал за ним, в дверях остановился:

– Артист из тебя никудышный, ноги кривые. Спляшешь гопака на своих похоронах, за летчиками не заржавеет, быстро тебе клифт испортят…

Сильвестр Карпович, идя к реке, не проронил ни слова, Курт тоже. Каждый думал, что «отдых на рыбалке» мирно для всех не закончится. Причина – золото. И первым, кто захочет им завладеть, будет Веревка.

Курт не выдержал молчание:

– Ты спал?

– Какой тут сон, ты же видишь, что он творит. Опасаюсь, летчики угостят его спиртом, вот тогда точно нас зарежет. Зэк он и есть зэк, ни флага, ни родины.

– Я тоже об этом подумал. Не спать – это полбеды, терпимо. А как на пароход сядем, сразу устроит концерт!

– Мне кажется, он хочет быть среди нас главным, нагло себя ведет, диктует свои воровские понятия. У тебя пистолет, конечно, если мечтаем попасть за границу. – Курт высказал слова специально, подталкивая хозяина на решение убить Веревку с казначеем.

– С летчиками разберемся, там поглядим, зависит от обстоятельств. Понимаю, тянуть с зэками нельзя.

Проверили сеть, пойманную рыбу почистили на берегу, из катера взяли котелок, налили из реки воды и вернулись в дом. Сильвестр Карпович, подавая котелок казначею, хмуро сказал:

– Смотри, не пролей, а то сам пойдешь на реку за водой.

Веревка, прохаживаясь по избе, обрадовался пойманной рыбе:

– Еще бы в уху положить лучка, укропчика да картошечки! Да накатить стакан спиртяшки! Ух!

– Не барин, без пряностей похлебаешь. Что стоите, руки в брюки, вам никто ухи не сварит, идите, разводите костер и рогатину сделайте, а то котелок уроните, – видя, что зэки не торопятся, решил идти сам: – Вам доверять – себе хуже сделаешь, – взял котелок и вышел во двор. Курт последовал за ним, боясь оставаться один на один с блатными.

Веревка подошел к окну:

– Ты гляди-ка, а хозяин с Гитлером мудрят, не заметил? Держат нас за лохов, печенкой чую, видать, приняли решение нас завалить. Ведут себя смело. А что? Будь я на их месте так бы и сделал. Я вот ночью лежал и кубатурил: летчиков вальнём, хозяин за нас возьмется.

Иван подошел к нему:

– Я это понял еще в лодке, когда он за волыной потянулся, хотел нас скопом вальнуть, да побоялся.

– Значит, мы их первыми вальнем – в хате у летчиков. Как говорится, под шумок. Я дам тебе знак – кивну головой, ты валишь Гитлера, а я хозяина – и в дамки! – говорил азартно. – Будь с Гитлером поближе, – и положил руку на грудь. – На душе неспокойно, сердце жмет, то ли и вправду нам, грешникам, нельзя брать в руки иконы.

Казначей улыбнулся во весь рот:

– Чушь это все, бабкины сказки! Я всю жизнь крал иконы и впаривал барыгам. И, как видишь, живой?

– На воле иконы другие, а тут старообрядческие. Слышал, что хозяин рассказывал, у них в поселке даже имелся свой «вор в законе», видать, дерзкий был мужик, наш брат зэк. Народу вешал лапшу на уши, прикрываясь чудотворными иконами, – немного помолчав, почесав затылок. – А может, и вправду они чудотворные. – Веревка последние слова сказал непонятно кому: себе или казначею.

– Ты же не верующий Фома, а сейчас к Богу потянулся. Определись, не по понятиям живешь.

– Определись? Вот я и думаю, как тут разберешься. С подельниками и то проблема, надумают воткнуть под ребро перо, не заметишь. Пойдем лучше к ним, все меньше времени дадим им общаться.