Ты не можешь понять мои океанские надежды, да и я не хотел бы понимать тебя. Я хотел быть всегда одиноким океаном.

Если дни, то с тобой, друг мой, если ночи, то со мной. До сих пор, даже если я и говорил о полдне, что танцует над холмами, и о багряных тенях, что подкрадываются к нему, это был разговор о пути по ту сторону долины; ты не можешь услышать песню моей тьмы, тебе не увидеть мои крылья, бьющиеся о звезды, – и я теряю сознание от нежелания слышать или видеть. Я хотел бы стать одинокой ночью, остаться один на один с ночью.

Когда ты властвуешь в твоих небесах, а я обрушиваюсь в мой ад, даже когда ты кричишь мне сквозь необузданную бездну: «Мой компаньон, товарищ мой», и я кричу в спину тебе: «Товарищ мой, мой компаньон» – даже тогда я не хотел бы показать тебе мой ад. Пламя тщится обжечь зрение, а чад – набиться в легкие. И я люблю мой ад. Я хочу быть в одиночестве моего ада.

Ты любишь истину и красоту, и закон, и я ради Слова готов любить все это. Но в сердце моем смеюсь я над этой любовью. До сих пор мне не хотелось бы всматриваться в оскал моего смеха, не хотелось бы явить его другим. Я хотел быть одиноким смехом, хотел остаться наедине с моим одиноким смехом.

Друг мой, ты – творение добра, предусмотрительности и мудрости; более того, ты – творенье Превосходства – а я всего лишь тот, кто говорит с мудрыми и предусмотрительными. И до сих пор я был безумен. Но я скрывал мое безумие. Я хотел быть одиноким безумием.

Друг мой, ты – не мой друг, неужели ты этого еще не понял? Моя тропа – не твоя тропа, но пока что мы идем по ней вместе, рука об руку.

Свидетельские показания Саломеи, женщины-подруги

Ты есть мелодия, что в моих слезах к небесам взлетает, мысль нежнейшая, которой не постичь мне.

Признание Сына Человеческого
О неисполненном желании
Он казался тополем, мерцающим на солнце;
Он казался озером меж холмов медовых,
Озером, что нежится на солнце;
Он казался снегом на вершинах гор,
Белеющим, белеющим на солнце.
Да, он казался всем, всем этим,
И я любила его.
Даже боялась его присутствия – так любила.
И ноги мои не несли груз любви моей,
Так что я могла опоясать стопы его руками своими.
Я мечтала сказать ему:
«Я умерла твоим другом в час страсти.
Простишь ли мне мой грех?
И не поблагодаришь ли меня за любовь собою,
В слепоте моей,
В незрячести моей пред твоим светом?».
Я знаю, ты простишь мой танец,
Ибо святое сердце – друг твой верный.
Я знаю, ты увидел во мне
Объект твоего собственного ученья.
Ибо нет тех долин, чтоб утолили твой голод,
нет мостов,
И нет пустынь для тебя».
Да, он был как тополь,
Как озеро меж холмов медовых.
Он казался снегом гор Ливийских.
И хотела б я заморозить губы о синий лед уст его.
Но он был далеко от меня,
И я была устыжена.
А мать моя держала меня за руки,
Когда желание мое его искало.
Когда бы он ни проходил, сердце мое
Болело от его нелюбви,
Но мать моя хмурила брови в презрении к нему
И торопливо гнала меня прочь от окна
В спальных покоях моих.
И недовольно кричала:
«Кто он, тот пожиратель саранчи из пустыни?
Что за насмешник он и ренегат,
Подстрекатель к бунту.
Лиса и шакал земель проклятых,
Проникший в наши залы и желающий воссесть
на нашем троне?
Ступай-ка, спрячь лицо твое от взгляда дня сего».
Вот как говорила мать моя.
Но сердце мое не пристало к словам ее.
Я любила втайне его,
И мои сны были его пламенем опалены.
Он вновь пришел.
И когда-нибудь придет в меня навеки.
Возможно, это была моя юность,
Что не желала оставаться здесь,
С тех пор, как убит был бог юности.
И я танцевала ради головы Крестителя…
Говорит Сын Человеческий «Колдунья»

Вчера еще здесь была женщина, которую любил я, обитала в пространстве умолкшем, отдыхала на сем ложе и пила благородное старое вино из хрустальной чаши.