Я смотрела людям в глаза – обычным людям, я имею в виду. И что же я видела? Любопытство, страх… Только они не меня боялись. Они боялись повторить мою судьбу. Вот так, местная страшилка Оливия.

Будешь плохо себя вести и гулять ночами, тебя похитят оборотни и сделают с тобой то же самое, что с Оливией. Ты этого хочешь? Если нет, будь осторожна, девочка… Иначе тебе конец.

Они не имели понятия, что со мной произошло, но предполагали самое худшее, конечно. Худшее, да не то.

Многие люди даже не догадываются, что такое ужас.

Оказалось, можно жить дальше. Почти, как все: ходить на работу, пить чай, иногда читать дурацкие истории и смотреть тупые фильмы, как будто там настоящая жизнь. Что они о ней знают.

И я жила. Научилась смотреть людям в глаза и насмешливо улыбаться.

Пусть смотрят – мне все равно, что обо мне думают. Что шепчут на кухнях, в курилках, о чем говорят вполголоса, когда ухожу. Это же та самая Оливия… Ну, которую… Вы поняли.

Их пленница.

Зато я знала, что такое любовь. Такая любовь, о которой они даже не слыхали.

Было тяжело возвращаться.

Не только из-за ребенка. Тяжело привыкать к новой-старой жизни, вернуться в прежний дом, начать с нуля. Это после того, как я два года прожила в «Авалоне» на особых правах.

Но я справилась, стянула себя в узел, поменяла гардероб на практичный и научилась проходить мимо соседей с каменным лицом. Поначалу меня пытались аккуратно расспрашивать. О, эти прощупывающие вопросы, невинные на первый взгляд, любопытные взгляды, глупое хихиканье… Меня пытались разговорить, чтобы я что-нибудь рассказала о мальчиках, о том, как жила два года.

Всем было очень интересно, сколько их было и как часто. Серьезные у нас отношения или я так, постельная грелка. Давали ли мне деньги или на хлеб приходилось зарабатывать иначе в клубе.

И еще миллион подобных вещей.

Сочувствия в этих вопросах не было. Его в любопытстве вообще не бывает – им все равно, какие раны они тревожат, главное утолить интерес. Будто я обязана развлекать занятными историями.

Но вопросы все равно оставались осторожными. Потому что Зверь и Руслан – ребята в городе известные. Никто не хотел, чтобы я нашептала им о любопытных.

Посылать людей в путешествие я со временем научилась.

Если грубо отвечать – тебя оставляют в покое. Не сразу, но отстают. Правда потом будут говорить, что я нервная и злая, потому что… Мне давно все равно, что они там говорят.

Возвращаться на старое место и раздавать листовки или стоять за кассой я не собиралась. Это вызывало тяжелые воспоминания о времени, когда я умирала от одиночества, голода и болезней. От несправедливости этого чертового мира, будь он неладен. Я правда тогда чуть не сдохла и всякий раз, когда проходила мимо рынка, где некогда работала, мой пульс становился быстрей.

Нет, я не ждала от судьбы милостей. После всего, что со мной произошло – нет. Судьба немилостива.

Я утратила веру в иллюзии, словно ободрала мир от глянцевой обертки и увидела под ней грязь. Есть люди, которые предпочитают пребывать в розовых очках. Я свои даже не растоптала – у меня их не было с самого начала.

Моя дочь – единственное, что вызывало во мне сожаление. На остальное плевать. Но она… Мысль о ней вызывала острую боль, словно внутри сырая рана с оголенными нервами.

У нее даже имени не было.

Конечно, со временем все притупилось. Не до конца – я просто смогла жить. Но на большее уже не рассчитывала.

– …Оливия?

Я рыдала, стоя на коленях и опиралась на Руслана, чтобы совсем не рухнуть на пол. Слезы обессиливали до самого дна. Я так долго приучала себя быть сильной. Все пошло прахом – из-за чего? Из-за того, что им стало жаль денег? А меня не жаль?