Из домов отчетливо слышны звуки работающего телевизора. Из громкоговорителя рыболовецкого кооператива по горному склону разносится голос: «Членам команды „Кокура-мару“! Всем собраться завтра после завтрака. Готовимся к отплытию».

О приближении ночи можно судить по лучу маяка, который с каждой минутой сияет все ярче. В сумерках надписи на надгробиях почти не разобрать. Захоронение семьи Кусакадо, затерявшееся в углу кладбища среди других могил, отыскать нелегко. Вопреки протестам большинства жителей деревни настоятель храма Тайсэндзи на вверенные ему деньги соорудил такие надгробия, о каких его попросили. В маленьком углублении на склоне горы тесно прижались друг к другу три небольших новых камня. Справа похоронен Иппэй. Слева – Кодзи. И в центре между ними – надгробие Юко. Даже в сумерках оно выглядит нарядно – на камне киноварью написано ее посмертное буддийское имя. Под этим камнем, в отличие от двух других, прах пока не лежит.

Краска еще свежая, и, когда спускаются сумерки, на фоне множества белых могил выделяется только эта надпись, напоминающая о яркой помаде на тонких губах Юко.

Кодзи размышлял о солнечном свете, яркие лучи которого заливали проход к душевым кабинам, каскадом падали на подоконник, растекаясь по нему, как по листу глянцевой белой бумаги. Он с почтением и любовью относился к льющемуся через окно свету, хотя сам не знал, чем вызвано это чувство. Свет – божественное благоволение, нечто по-настоящему чистое, девственное, как расчлененное белое тело убитого младенца.

Лето только начиналось. Облокотившись на парапет верхней палубы, Кодзи удивлялся, что благодатные лучи утреннего солнца, в которых купалось его тело, в это же мгновение где-то далеко-далеко сливаются со слабым светом его разрозненных возвышенных воспоминаний. Трудно поверить, что и те и другие лучи состоят из одного вещества.

Способен ли взгляд, проследовав за этими всепроникающими лучами, дотянуться до их чистейших кончиков, подобно тому как рука, что тянется к большому сияющему знамени, в конце концов касается кончиками пальцев его прохладной бахромы? И если способен, являются ли эти чистые кончики конечной точкой солнечных лучей? Или же на самом деле они – далекий источник неиссякаемого солнечного света у нас перед глазами?

Кодзи стоял на борту «Рюгу-мару № 20», следовавшего вдоль западного берега из Нумадзу до Идзу. На верхней палубе спинками друг к другу стояли скамейки, пассажиров было мало, брезентовый тент, защищавший от солнца, хлопал на ветру. На берегу высились причудливой формы скалы, похожие на черные средневековые замки, высоко в небе беспорядочно сновали яркие кучевые облака.

Волосы Кодзи еще не отросли настолько, чтобы их потревожил настойчивый ветер. Его облик – лицо с правильными и твердыми чертами, подобное лицу средневекового самурая, и хрящеватый нос – свидетельствовал о том, что он умеет без труда контролировать эмоции, и в то же время указывал на скрытную натуру. Когда Кодзи пребывал в хорошем расположении духа, он думал, что его лицо похоже на искусно сделанную резную деревянную маску.

Дымившаяся сигарета не доставляла особого удовольствия. Ветер сразу уносил аромат дыма и вкус табака. Но Кодзи не выпускал сигарету изо рта и продолжал глубоко затягиваться, пока окончательно не перестал что-либо чувствовать, а в затылке не появилась странная горькая ломота. Он сам не знал, сколько сигарет выкурил с тех пор, как в девять тридцать утра судно вышло из Нумадзу.

Кодзи не переносил качку, волнение сверкающего на солнце моря. Для его непривычного взора обширная картина окружающего мира была лишь расплывчатой чередой разрозненных, ослепительно сияющих объектов. Кодзи вновь обратился мыслями к зрелищу проникавшего через окно света.