На прощание она внимательно посмотрела на меня. Я, отпуская ее в объятия работы, обнадеживающе махнула рукой.

Убрав с лица остатки салфетки, поправила шапочку и надела маску.

На следующий день после нашего первого «занятия» на лекцию по высшей математике я не пошла. Сидела на подоконнике в раздевалке у физкультурного зала и водила пальцем по запотевшему стеклу. На улице шел дождь.

– Ты не видела здесь белые кроссовки? – Баженова – староста группы из параллельного потока, шарила в шкафчиках, заглядывала под скамейки. – Неужели вчера в такси забыла? Что за растяпа, вечно что–нибудь теряю.

– Я тоже вечно что–нибудь теряю, – поддержала, как могла. – «Вчера вот девственности лишилась».

Это конечно не вслух. Об этом лучше молчать.

Перед глазами всплыла картина, как БАХ не торопясь застегивает ширинку, звякает пряжкой ремня, поправляет ворот рубашки. Я сидела на столе и смотрела на него пустыми глазами.

Все внутри заледенело.

Наваждение спало, остались лишь стыд и недоумение.

«Зачем?»

Он, наконец, заметив, что я не двигаюсь, вздохнул и подобрал с пола мои трусы.

– Одевайся, Ключева.

Сунул мне в руки колготки.

Я перевела взгляд на тетрадный листочек, на котором лежал использованный презерватив. Он был в крови.

Алексей Харитонович, поймав мой взгляд, подцепил бумажку в клеточку за края и аккуратно свернул ее. Прозрачная резинка, перестав мозолить глаза, исчезла в недрах преподавательского портфеля.

– Ну, что с тобой? – горячие ладони легли на мои голые колени. – Разве тебе не было хорошо?

Вытащила из–под попы учебник, кинула на пол.

В том то и дело, что хорошо было, и БАХ это знал. В самом начале, когда поцелуи, словно чувствительные тумблеры планомерно переключали мозг из состояния «on» в «off», а тело, повинуясь природному зову, требовало изведать неизведанное, я упустила момент, когда можно было сказать нет.

И изведала неизведанное. Его палец лишь коснуться клитора, а меня скрутил сильнейший оргазм. Именно из–за него я прозевала, когда БАХ вошел в меня. Волна боли смела остатки оргазма, а жесткая ладонь зажала рот.

Я сидела на подоконнике, чертила пальцем дорожки на стекле и ненавидела себя. Ненавидела за то, что получила удовольствие. За то, что не утопилась в раковине, смывая слезы и черные подтеки от туши. За то, что позволила одеть себя и довезти до дома. За то, что пусть слабо, но ответила на прощальный поцелуй и не возмутилась, когда рука Алексея Харитоновича больно сжала грудь, на которой почему–то не оказалось бюстгальтера.

– Я тоже вечно что–нибудь теряю, – повторила я, хотя Баженова уже убежала на занятия. – Вчера вот домой без бюстгальтера пришла.

На следующий день я опять пропустила лекцию. И еще две подряд. И через неделю, когда по расписанию были практические занятия, я снова сидела в раздевалке. А за окном уже шел снег.

– Бр–р–р, холодно! – рядом приплясывала Томка. Мы ждали маршрутку. Каждая свою. – Кстати, ты почему не ходишь на пары по вышке? Больше пяти пропусков и к экзамену не допустят.

– Ненавижу математику.

– Ну и зря. БАХ клевый. Правда, я пока не все понимаю. Евклидово пространство никак догнать не могу.

– На дополнительные занятия не звал?

Томка – красавица каких поискать. Зеленые глаза, рыжие волосы, частые веснушки совсем не портят, а наоборот – придают очарования. Я всегда наслаждалась, глядя на ее живое лицо.

– Нет, а что?

– Запутает. Лучше своим умом дойти.

– А… Ой, моя!

Маршрутка поглотила Томку, а я встала на носочки, чтобы рассмотреть номер той, что ждала зеленый на светофоре.

– Ключева, садись, – к остановке подкатила машина Бойко. Распахнулась пассажирская дверь.