Настоящие художники не имели ничего. Это была честная бедность, по которой их можно было узнать безошибочно. И то, что она теперь допущена в этот честный круг, наполняло Нельку такой гордостью, которой не наполняло ее до сих пор ничего – ни похвалы педагогов в художке, ни даже ее недавнее блестящее поступление в Суриковский институт.

От водки голова у нее закружилась, а все тело наполнилось приятным звоном. От вина ничего такого не бывало – от него хмель был какой-то тупой, похожий на усталость. Выходит, с такими людьми даже хмель получается особенный!

Но все-таки головокружение оказалось сильнее, чем Нелька ожидала. Она даже ладони к вискам прижала, чтобы остановить кружащуюся голову.

Олег сразу это заметил.

– Голова кружится? – спросил он. И сердито сказал уже не ей, а Егорову: – Ну чего ты ее спровоцировал? Нашел кого в стукачестве подозревать!

– Да никого я не подозреваю, Олег, ты что? – пожал плечами Егоров. – Но надо ж ей было выпить. Девушек надо лишать иллюзий, чувак, – усмехнулся он. – Инъекция здорового цинизма еще никому не повредила. От этого не умирают. Как и от стакана водки в количестве одна штука.

– Может, приляжешь, Нель? – предложил Олег.

Его лицо кружилось перед Нелькой так же быстро и смутно, как кружилась ее голова. Да как же это так мгновенно вышло – вот только-только круженье было приятным, будоражило и веселило, и вдруг, просто в одну минуту, сделалось тягостным, невыносимым?

– Я только на минуточку… – пробормотала Нелька. – Я сейчас встану…

– Да ладно, отдыхай, – услышала она голос Олега. – Сволочь ты, Егоров!

– Что, весь кайф обломал? – В голосе Егорова насмешка соединялась с завистью. – Ничего, у тебя еще все впереди.

Что означал этот обмен репликами, Нелька уже не поняла. Олег помог ей дойти до чего-то твердого и горизонтального, она упала на это твердое как подкошенная, успела еще почувствовать, что под ее голову подсовывается подушка… И выключилась из жизни так, словно кто-то выключил у нее внутри электрическую лампочку. И погрузилась в кромешную темноту.

«Земля вспучивается пузырями, как болото. Откуда я это знаю? Ведь я никогда не бывала на болоте… Все вокруг смутно, и только эти пузыри дрожат перед глазами отчетливо, как студень. Откуда я знаю, как выглядит студень? Ведь я никогда его не ела… Таня никогда не готовила студень…»

От этого слова, вернее, от этого имени сознание начало проясняться. Да, Танино имя пронзило тьму как вспышка.

Нелька открыла глаза.

Сначала она поняла, что хочет пить. Потом – что ее подташнивает. То есть ей не то чтобы совсем уж плохо, но все-таки довольно гадко. Она с детства не любила, когда ее тошнило. Вернее, в детстве она этого не то что не любила даже, а ужасно боялась. Стоило Нельке почувствовать, что ее может вырвать, как она тут же начинала в голос рыдать, и Таня вела ее в туалет и поддерживала ей голову, пока ее рвало, потому что Нелька от ужаса вся тряслась. Хотя что уж такого особенного в самой обыкновенной рвоте?

Эти воспоминания пришли в голову явно некстати. То есть не к месту. Сознание у Нельки прояснялось быстро, и она почти сразу сообразила, где находится. У Олега, вот где, у Олега в мастерской. И нашла же о чем думать в таком месте – о рвоте!

Нелька быстро села и огляделась. Спала она, оказывается, на дощатом топчане. Он располагался в дальнем углу чердака, под скосом крыши. Нелька села на топчане так порывисто, что ударилась об этот скос головой.

– Проснулась? – услышала она. – Быстро ты. Вот что значит молодой организм.

Олег стоял у топчана и с улыбкой смотрел на Нельку.

– Разве быстро? – пробормотала она. – Уже темно же…