Девицы решили сразу, даже торговаться не стали.

А буха-то нет. И наконец Сосновский, вот душа-парень, жаль, отравили его несколько лет тому назад в Лондоне, предлагает шестую.

Пришла такая рыжая, высокая. Поначалу я особого внимания не обратил на её строение. Бухгалтер – он и есть бухгалтер. Но хороша.

Спрашиваю: «Как вы с бухучётом?» Она в ответ: «Вам какую систему учёта: итальянскую, французскую, американскую или японскую?»

Скажу тебе по правде, я в этой самой бухгалтерии – полный профан. Но виду-то подать нельзя. Я и отвечаю: «Расскажите немного мне про итальянскую систему». Она и начала вдруг всё по-итальянски. Ты же понимаешь, я языков не знаю. Кроме матерного.

Спрашиваю: «А вы что, все системы на родных их языках можете?» Она отвечает: «А как же, разве бывает иначе?» И на меня с улыбкой поглядывает. Но не насмешливо. А с интересом, я бы сказал. Я ей говорю, у меня, мол, бизнес несколько особый, по первости и не совсем обычный. «Да что необычного? – говорит. – Вы бардак открываете, мне Соломон Моисеевич сказал. Так у нас весь мир – бардак. И ничего. Все живут».

«И на самом деле, – подумал я. – Как верно. Уж точно, весь мир – один сплошной бордель. Вы приняты», – говорю ей.

Она так улыбается и спрашивает: «А что, анкету вам не нужно? У меня и комсомольский билет сохранился».

«Нет, – говорю, – подбирайте себе кабинет, мы скоро открываемся». Но ты понимаешь, с этого момента начала меня мучить какая-то интрига. Нет, не то чтобы я в неё сразу влюбился. Вовсе нет. Но… Вот именно. Но!

Звоню Соломону: «Соломон Моисеевич, ты мне разъяснить про свою протеже можешь? Кто, что, почём и, главное, почему ты мне её отдал?»

Соломон смеётся: «Что, – говорит, – понравилась? Да иначе и быть не может. А отдал я её по двум причинам. Первая – жена, сука, устроила ночь святого Варфоломея. Да это бы мне по барабану, но у неё доля банка. Я мог здорово пострадать. Вторая причина – очень захотела стать председателем банка. Ну, сам понимаешь, зачем держать такого сотрудника, хоть он и достоинств неизмеренных», – и Соломон чему-то вздохнул.

А ведь вот судьба. Не передай он мне Верочку эту, иначе Веру Наумовну Шнур, стала бы она председателем банка и сейчас уже покоилась вместо Сосновского на втором Кунцевском. Вот так вот, жизнь и судьба.

Ну да ладно, об ней после я тебе всё расскажу. Эх, ну что со мной сделала!

И Семён Силыч снова заплакал. Но движения сделал. У нас убрали гребешков, поменяли приборы и принесли лангустов, соус а-ля тамплиер и, конечно, опять чёрную икру. Появилось белое вино. Ехать к моим друзьям уже не очень захотелось, тем более Силыч про них всё обещал рассказать. «И в красках», – как-то мстительно он добавил.

– Ну, вот, значит, смотри сюда. Крыша у меня есть. Бухгалтер – есть. Секретарь – есть. Четыре первые девушки и, можно сказать, костяк или основа коллектива, – есть. И тут вдруг ко мне приходит дама. Не первой молодости. И даже не второй. Представляется: «Здравствуйте, я – Песя Львовна Трахтенберг. Из Одессы. У вас, как я понимаю, открывается бордель? Ой, так я вам скажу. Это замечательно. Значит, точно настают новые хорошие времена. Нет, нет, я вижу, вы хотите возражать. Не надо. Я, слава Богу, в Одессе всю жизнь была при борделях. И что вы хотите: при царе, я слышала, всё было хорошо – работал бордель. При зелёных – тоже работал с перебоями. Пришёл СССР – бордель хлопнули, чтоб они все были здоровы на ихнем кладбище. Потом пришли немцы и румыны – и опять бордель. Правда, не для всех – вы понимаете. Но – работал. Наши подпольщики через мой бордель много чего у них взрывали. А потом опять советская власть – опять конец борделю. Она, эта власть, видно, считала, что мой маленький бордель ихнему большому создаёт конкуренцию».