Людмила Николаевна расстроилась. Дома у неё происходили тоже… новогодние праздники: компании бывшего мужа сменяли одна другую. Однажды она проснулась среди ночи от ритмичных женских вскриков и стонов за стеной и даже испугалась, не бьёт ли муж свою очередную подругу, потом подумала, что возможно, там этим занимается не Егор Александрович, а потом подумала, что, возможно, это всё-таки он, но женщин там по крайней мере две… Вдруг она почувствовала поднимающееся ознобом по спине вожделение и одновременно поняла, что её сын тоже не спит. Желание сразу же оборвалось, по щекам потекли слёзы, за стеной стоны сменились довольным хихиканьем… Людмила Николаевна включила телевизор, по которому показывали смелую женщину Рипли, крушащую направо-налево нападающих Чужих… Павлик сразу же увлёкся зрелищем, а она в который раз почувствовала, что ненавидит своего бывшего мужа.

Время продолжало идти в неизвестном никому направлении, но люди думали, что они умеют его мерить, считая смену времён года… вот и закончился срок подачи годовых балансовых отчетов в налоговую инспекцию. Шёл апрель. На комбинате полностью переработали очередную партию муки, а новую пришлось закупать по новым ценам: пересмотр энерготарифов привёл к росту издержек хранения зерна на элеваторах… да и погода стояла совсем не весенняя, а в южных регионах плохо взошли озимые. Правительство объяснило президенту, насколько стал лучше жить народ, а президент объявил об этом народу. Комбинат увеличил цену на свою продукцию, а вот мясо не выросло в цене совсем, как и бананы. Россиянам надо оптимизировать структуру питания и меньше есть мучного, размышлял Юрий Васильевич, отдыхая после составления годового балансового и первого квартального отчетов, вон у нас сколько толстых, скоро на американцев будем похожи.

Сидоренко часто думал о Людмиле Николаевне: в период празднования российской страной праздника мужчин в феврале и праздника женщин в марте им удалось провести вместе почти восемнадцать часов на квартире приятеля Юрия Васильевича, уехавшего в командировку. Павлика после двадцать третьего февраля Петрищева увезла к своим родителям в деревню: Егор Александрович после Нового года был сравнительно трезв едва ли два-три дня и вёл себя всё безобразней.

Это была всего лишь их четвертая близость за полгода… В эти восемнадцать часов, проведенных вместе, они были счастливы: каждый из них нашёл в партнёре свой идеальный образ и влюбился в него. Реальные личности Юрия Васильевича и Людмилы Николаевны никак не соотносились с этими представлениями: они не то что противоречили им, просто были совсем другими. Но у них не было ни времени, ни желания разбираться…

Людмила Николаевна всё крепче привязывала к себе Юрия Васильевича, совсем не понимая этого. Она боялась, что каждая их встреча будет последней, что она сморозит какую-нибудь глупость; она знала о в общем счастливом браке Сидоренко и даже как-то раз видела его жену Нину Алексеевну, заехавшую забрать Юрия Васильевича с комбината после работы, в то время как она шла на вечернюю смену… Петрищева не думала о том, что многие женщины на её месте попытались бы женить Сидоренко на себе: точно так же, как она отчетливо представляла себе все возможные обстоятельства совместной жизни с Иванихиным, точно так же она абсолютно не понимала, как они могли бы жить вместе с Сидоренко. Бухгалтерия казалось ей другим, нематериальным и очень сложным миром, занудные рассуждения Юрия Васильевича о каких-либо технических подробностях тех или иных процессов наполняли её голову приятным розовым туманом: Юрий Васильевич произносил множество слов, большая часть из которых были ей непонятны, однако они были чем угодно, только не ругательствами. И – о ней заботились, ей дарили цветы и милые дамские вещицы, а Павлику – игрушки. Нет, Людмила Николаевна не любила Юрия Васильевича в обычном смысле этого слова. Она его обожала и боялась.