Я сильно плакала, когда они уходили. Я так не ревела даже тогда, когда удочеряли моих подруг еще в детстве, а меня нет. Не знаю почему, я просто всегда была частью детдома и обычно пряталась, когда приходили тети и дяди “выбирать” себе ребенка. Мне это казалось унизительным, и я их боялась. Я не высовывалась особо, не лезла к ним в руки, не просила забрать с собой. Они были чужими людьми, и играть для них роль хорошего послушного щенка меня как-то не радовало. Наверное, я действительно как чучело выгляжу, потому меня и не взяли в семью.

Не очень высокая, худая, с выпирающими ключицами и большими глазами. Последние два года только чуть форму приобрела, до того вообще доска доской была. Теперь же есть у меня маленькая стоячая грудь и попа. Плоский живот и ноги худые, по-моему, слишком даже худые.

Волосы непослушные длинные я не обстригаю. Мне нравится, и я не чучело никакое. В зеркале я себе нравлюсь. Мальчишкам с детдома тоже, хоть мне и не до отношений. Я хочу быстрее доучиться и свалить отсюда. Я хочу пожить своей жизнью вне стен детдома, хоть и слабо представляю, чем буду заниматься после выпуска.

Хотела стать ветеринаром, потому что люблю животных. Правда, у меня никогда не было ни щенка, ни кошки, даже хомяка или рыбки, но я видела их на картинках и у домашних детей. Они радовались, таща с собой щенка на поводке, держа маму за руку и грызя мороженое. У меня не было ни первого, ни второго, ни третьего.

Я жадно смотрела на них через забор, а потом отворачивалась и скрывалась в стенах детдома. Завидовала ли я домашним детям, у которых есть все? Да. Безумно. Мы все завидовали тепличным деткам, ведь им не надо было выпрашивать лишнюю порцию ужина у поварихи, которая всегда забирала остатки домой, чтобы детдомовские случайно не объелись.

– Лидия Ивановна, пожалуйста, выпустите! – скребусь в дверь, я знаю, что она там. Не слышала ее шуршащих шагов. Ей нравится. Утка ждет, когда я буду умолять, когда я сломаюсь и начну плакать. В изоляторе темно и жутко, свет не включается специально. Такой себе дополнительный прием от воспитательницы, чтобы дети лучше поняли свою вину.

– Через три дня попробуем еще раз, и смотри мне, на этот раз без выкрутасов! А пока посиди и подумай над своим поведением, Зайцева. Думаю, Таисия будет поумнее. Вот не хотела ее брать, а придется! Из-за тебя!

– Нет, нет, не надо!

На мои мольбы никто не отвечает, утка уходит, а я опускаюсь на пол под дверью, вытирая слезы. Мне не столько обидно за себя, сколько за Таську, потому что она еще совсем наивный ребенок и верит в чудеса. Молитву читает перед сном, она точно не готова.

Ломать такую Лидии Ивановне доставит особое удовольствие, и мне становится страшно за Таську, потому что она очень красивая. Как куколка фарфоровая, с густыми кудрями и большими глазами, и мне жутко подумать о том, что ее может выкупить на ночь какой-то извращенец с полными денег карманами.

***

Я просыпаюсь на том же холодном полу. Мои вещи еще влажные, но сухих никто не принес. В изоляторе холодно, и, когда я выдыхаю, идет пар изо рта. На улице резко похолодало, и теперь предательский кашель то и дело вырывается из горла.

Я чувствую, как начинаю заболевать, но всячески пытаюсь этого избежать, растирая себе ладони и ступни, свои мокрые от дождя кроссовки сбрасываю, так же как и носки.

Мне нельзя замерзнуть, а выпускать меня отсюда никто не станет раньше трех суток. Это вторые, и я не знаю, доживу ли так до третьих, если говорить по правде.

Очень хочется пить, хотя бы каплю воды, но я понимаю, что это гиблое дело. Лидия Ивановна хоть уже и ушла, на вечернюю смену заступила Римма. Такая же гнилая внутри, хоть и моложе.