– Это что? – спросил я, кивая на стену.

– Стена. – ухмыльнулся луковый.

– А за ней что? – не сдавался я.

– Город. – ухмылка стала еще шире.

– Как называется?

– Девоншир. – моментально поскучнел луковый. – Столица королевства.

– А мы сейчас где?

– А мы в нижнем Девоншире. Это пригород. Тут живут такие, как я – простые трудяги и фермеры, каменотесы.

– Не видел тут особо ни ферм, ни каменоломен.

– Ничего, еще увидишь. – хихикнул луковый.

– А как попасть в город?

– А через ворота. – луковый махнул рукой куда-то вдаль. Присмотревшись, я увидел вдалеке вереницу людей и телег, что входили в город. – Только если ты не понравишься стража, а ты точно не понравишься страже, они тебя мало того, что не пустят, так еще и в караулке промурыжат день-другой, пытаясь установить личность. Тебе же этого не надо?

Я помотал головой.

– Так я и думал. – кивнул луковый. – Если тебе надо в город, то что-нибудь придумаем. На край я тебя с товаром проведу, как грузчика.

– А что у тебя за товар?

– Всякие камни. – ответил луковый. – Мы, кстати, пришли.

Он толкнул маленькую незаметную дверь в темном переулке и исчез за ней.

– Тебя как зовут-то? – спросил я, не торопясь заходить в незнакомое помещение.

– Боджер! – раздалось изнутри. – Заходи давай!

Вместе с голосом лукового из двери потянуло наваристым бульоном, да так сильно, что желудок взял на себя управление моими ногами и заставил их войти.

Никаких врагов, поджидающих меня с ножами и дубинками, внутри, конечно, не было. Была простая, но чистая и ухоженная квартирка, состоящая кухни и одной комнаты – это все, что было видно от входа. Стены были гладко оштукатурены, деревянный потолок в двух местах подпирали деревянные же балки. В кухне на колченогой металлической печке, что старательно пережевывала огненными зубами черные куски угля, звенел крышкой огромный чугунок. Рядом с печкой стояла дородная мадам в заляпанном жирными пятнами фартуке и с выражением максимальной сосредоточенности на добром морщинистом лице дула в большую деревянную ложку с пробой варева. Добившись оптимальной температуры, она попробовала свое творение, довольно улыбнулась и только после этого отвлеклась на нас:

– Ирвин!

– Протри глаза, женщина, это я, Боджер! – обиженно ответил луковый. – Ирвину еще месяц до следующей побывки!

– Ох, прости, дорогой. – смутилась женщина. – Совсем слепая стала. Но ты как раз вовремя! Все готово! А кто это с тобой?

– Это наш новый… друг! – радостно ответил Боджер, спускаясь со ступенек и подходя к мадам. – Представляешь, выцарапал его прямо из лап королевских стражников, хотели его уже в караулку тащить! А он сам не местный, тут у него ни друзей, ни родственников, ни знакомых – ну кто бы ему еще помог, если бы не я!

– Ох уж эти стражники! – покачала головой мадам и бросила ложку в натуральную каменную раковину, над которой висел железный бачок с носиком наподобие тех, что вешают на дачах. – Лишь бы им захомутать кого-нибудь! Голодные небось? Садитесь за стол, сейчас есть будем.

Боджер плюхнулся на стул и призывно похлопал по соседнему.

– Вдвоем живете? – осведомился я, садясь на предложенное место – лицом ко входу, спиной к плите.

– В основном да, иногда на побывку прибывает старший сын Ирвин. – добродушно поведал Боджер. – Он у нас в армии служит, в увольнительные приходит и сидим на этих стульях, он рассказывает свои истории, а мы их слушаем. Больше нам втроем расположиться негде, небогато живем, как видишь.

Н-да, зря я заподозрил неладное, когда увидел три стула на двух обитателей – ларчик открывается гораздо проще, чем я думал.

Жена Боджера поставила на стол три глубокие глиняные миски с похлебкой, в которой плавала морковь, крупно нарезанный картофель и большие куски мяса. Пахло все это просто божественно, хотя, в моем состоянии, я бы, наверное, и холодную тушенку из стратегических запасов шестьдесят седьмого года с удовольствием бы умял. А когда на стол поставили благоухающий кругляш черного хлеба, будто только из печки, я вообще чуть не потерял контроль над собой. Очнулся только когда деревянная ложка доскребала последние остатки бульона, живот налился приятной тяжестью, а голова – сонливостью.