В это время мне пришло в голову все-таки ознакомиться с классической западной философией. Особого энтузиазма она у меня никогда не вызывала заумностью своих рассуждений и общей неясностью цели. Попытавшись читать Гегеля и Канта, я удивился, почему они так долго и нудно пытаются найти некое нечто, что заменило бы понятия души, Бога и духовной сущности, но называлось бы по-другому, более «материалистически». Уснув недалеко от начала «Критики чистого разума», я больше всерьез к этой теме не возвращался.

Больше мне понравились новые европейские философы: Шопенгауэр, Кьеркегор, Шестов, которые рассказывали о тщетности поиска общей мировой системы, ограниченности чисто научного познания и намекали на то, что человеческая жизнь определяется собственно самой личностью человека. Но говорили они об этом как-то не очень весело, и мне захотелось все-таки найти позитивную систему жизни. Поэтому я в третий раз бросил учебу (это было в Бостоне) и уехал в Израиль собирать апельсины в киббуце.

Жизнь как свобода

В Израиле, однако, ни одного апельсина мне собрать не довелось, потому что, попав в Иерусалим, я нашел там достаточно других интересных дел. Главным в них было то, что я наконец-то решил твердо делать только то, что мне действительно хочется. Собственно, еще в Москве я осознал, что желание заниматься наукой было навязано мне окружением. Это скорее было желание соответствовать окружающему миру, иметь место в нем. Внутренне же мне хотелось какого-то творчества, свободы, поисков и приключений. Ощущение это появилось у меня почти сразу после советской армии, когда я обнаружил, что людьми движут желания. Я начал понимать тогда, что физика – не мое истинное желание, но мне понадобилось еще четыре года и два института, чтобы дать себе волю отказаться от научной схемы и попытаться отдаться желаниям.

Я позволил себе отказаться от планирования будущего, от постоянной осмысленной работы, учебы, места жительства. Работал маляром, искал интересные проекты, знакомился с людьми, ездил по стране. Читал все подряд, рисовал на всем вокруг, фотографировал красоты, смотрел дурацкие фильмы и без цели болтался по городу. Писал записки, рассказы и размышления.

И я получил это ощущение – что я делаю то, что хочу. Или не делаю ничего, если ничего не хочу. Израиль очень располагает к безделью и расслабленности, и я пользовался этим насколько мог. Если я мог ничего не делать и ни к чему не стремиться, то ни к чему не стремился и ничего конкретного не делал. Я почувствовал, что время наконец-то остановилось. Оно перестало бежать куда-то, перестало быть постоянно направлено от моего неустроенного прошлое в желательно более организованное и осмысленное будущее.

До этого я все время чувствовал, что должен соответствовать некоему осмысленному процессу, должен постоянно делать какие-то определенные полезные дела – учиться, работать – чтобы продолжать жить. В Израиле я почувствовал, что живу независимо от того, делаю я что-нибудь полезное или нет. Если я просто сижу на балконе и смотрю на деревья, то моя жизнь от этого не прекращается. Она никуда не движется, но она есть, я ее чувствую. Это то чувство, ради которого люди становятся дауншифтерами, выходят из городской беготни в размеренное курортное существование. Но дело не в городе или курорте, а в ощущении времени, в ощущении себя по отношению к времени.

Современный стиль жизни напоминает быструю реку, в которой человек старается все время держаться в струе течения, и при этом успевать реагировать на проплывающие мимо пейзажи, события и предметы. Время течет из прошлого в будущее. Прошлое у нас за спиной, и чтобы на него посмотреть, нужно отвлечься и обернуться. Будущее впереди, но оно не определено, так что перед глазами нет никакого четкого образа. И только небольшой пятачок прямо под ногами – ближайшее настоящее – более или менее отчетливо можно разглядеть.