— Я вас понял. И учел... пожелания, — говорю.

Жен

Кажется, я перегнула палку. Вообще не понимаю, откуда взялся в голове этот ультиматум. С чего я решила, что ему нужна моя компания? Раньше — может быть, но теперь у него здесь всегда толпа. Я без него скучаю, но глупо было думать, что и он — тоже. Говорила же, что если мне влезть в душу — не отпущу, и так и вышло.

Его лицо уже начало приобретать выражение... Непривычно, будто теперь он и не мой пациент вовсе. Каждая операция отдаляет его от меня, возвращает к прежней жизни. Думаю, как только Кирилл окончательно станет похож на себя самого, я перестану чувствовать эту связь. Ничто не вечно.

От грустных мыслей отвлекает шум из коридора. Судя по количеству высунутых из палат носов, все, кто вообще находится в этом коридоре, озадачены. И картинка просто маслом: Капранов и Павла, как два пса, стоят, злобно наклонившись друг к другу, а между ними мнется перепуганная блондиночка. Она и краснеет, и бледнеет, и не знает, что ей делать. Кажется, мечтает провалиться сквозь землю.

— Часы в нейрохирургии пусть отрабатывает у кого-нибудь другого! — орет Капранов на Павлу. — Кому пациентов не жалко!

— А как еще ты думаешь учить молодых врачей? Все ошибаются.

— Но не все роняют шпатель внутрь черепа пациента!

— Да, некоторые предпочитают бегать по больнице, заляпанные кровью ака невесты Франкенштейна!

— Твою мать, Мельцаева, есть разница, сходит с ума врач после операции или во время. Можно было сказать, что это пациентка отделения душевнобольных с датой Хеллоуина ошиблась! А тут что я сообщу родственникам? У меня ординаторша-идиотка дорвалась до открытого мозга и от счастья детской лопаткой в нем поковырялась, перекурочила там все к чертям собачьим, и, скорее всего, их сын теперь так и останется овощем?

— Простите, этого больше не...

— Молчи, — предупреждает девушку Павла, зная, что хуже будет.

— Еще бы это повторилось! Отойди от меня на пять метров и дыши в другую сторону, — рявкает Капранов.

— И что, ты теперь отказываешься работать со всеми ординаторами, кроме Елисеевой, которая не допущена к операциям? Я не позволю ей тебе помогать — не добьешься!

— Майорка — отличное место. Возьму-ка я отпуск, пожалуй. Как раз кто-нибудь Харитонова долечит, и ты вынуждена будешь допустить моего единственного и неповторимого ординатора к операциям. Того, который знает, что мозг дан, чтобы думать, а не лопаткой в нем ковыряться, — язвит в сторону блондиночки.

— Андрей, это переходит все границы.

— Ты тоже перешла все границы. Хочешь поиграться, стравливая между собой персонал больницы? Совсем помешалась на мистических денежках и гребаной гордости? Свою работу ни хрена не делаешь — и другим мешаешь. Очнись: больница далеко не в шоколаде, а с тобой она и вовсе на дно уходит, — непродолжительное молчание. — Хочешь, чтобы я продолжал оперировать — будь добра обеспечить меня лояльными и квалифицированными сотрудниками. Я не собираюсь тратить время на беготню по судам!

В этот миг я впервые понимаю, что уход Капранова из больницы Павлы более чем реален, и виновато в этом не исключительно честолюбие...

— Невеста Франкенштейна? — кричит из палаты Харитонов, который, наконец дорвался до темы моего наказания. — Мне нравится.

Отек на лице Кирилла спадает примерно через неделю. К тому моменту его избавляют еще от одного гипса, и теперь он по поводу и без размахивает не сгибающейся рукой. Видимо, от счастья. Приходится чаще сидеть с ним, проводить физиотерапию. В смысле, с ним — и его мамой, конечно. В итоге, наполненные неестественными светскими разговорами минуты растягиваются в часы. Галина Сергеева при мне опасается общаться с юристами, я при ней стараюсь избегать интересных тем с Кириллом. Выходит сухо, пресно и тошно, но другого нет.