Он плеснул виски прямо в кружку с недопитым кофе.

– Тьфу ты, у тебя тут еще есть что-то! Нет, не пей. Это я выпью. Хороший виски надо и пить хорошо, – он осушил Гришину кружку и подтащил два стакана.

– Да не суетись ты что ли, – отмахнулся Гриша.

– Я рад за тебя копец. За тебя бабка, наверно, охренеть гордится теперь, а?

– Блин, бабушка… – Гриша оторвался от экрана и виновато потер лоб. – Я с ней уже недели три не говорил. Жесть. Не, Талый, ты чего, как я ей скажу, что я написал рассказ «Грязный секс»? Она же из чистокровных дворян, царская кровь…бла-бла, ну ты слышал эту лекцию. Там такой уровень интеллигентности… и тут Грязный секс.

Они еще немного поболтали, выпили. Наступил вечер. Пора было открывать бар. Открыли они его раньше срока – у двери уже стояли люди. Выстраивалась чересчур интеллигентная очередь.

– Ба, гляди. Как в Европе. Никто никого не пихает, не орет. Блин, какой странный контингент, Талый! – Гриша смотрел на изображение с внешней камеры. У обшарпанного, полуразрушенного бетонного крыльца реально стояли спокойной змейкой дрищи с ноутбуками.

– О, Грих, у нас теперь в ранний вечер тусуется творческая интеллигенция. Черпают вдохновения, так сказать. Идут по стопам анонимного гения. Такие дела. Новая целевая аудитория. Это подбешивает, конечно. У нас тут гребаный Старбакс что ли? Я им из принципа не продаю кофе.

– Прикольно.

Талый с новой клиентурой явно воевал. Не успели они войти и разместиться, он врубил музыку так, как не врубал в самые жестокие тусовки.

– Ты хочешь, чтобы они, как Бетховен? Создавали шедевры глухими? – проорал в ухо Талому Гриша, смешивая виски с колой для прыщавого и мечтательного чувака в очках. Тот отчаянно просил кофе. Но Гриша показал ему на свеженапечатанный на новом принтере плакатик: Достоевский сидит за столом с пером в руке, перед ним прифотошоплена чашка с кофе из Старбакса и все это зачеркнуто. Сверху надпись: писателям кофе не продаем.

– Что?!

– Что?!

– А?

– Я не слышу!

Хилая творческая интеллигенция под грозным взглядом Талого оставляла помятые купюры на чай в огромную стеклянную банку. Тем, кто оставлял на чай больше трех раз, полагалась одна чашка американо в подарок. Плюс, они быстро хмелели и оставляли на чай уже добровольно, а взгляды становились все мечтательнее. Талый периодически недовольно фыркал и играл бицепсами.

Когда в бар начали вваливаться постоянные клиенты весовой категории Талого, музыка стала потише. Гриша чувствовал себя так, будто его контузило. Ближе к ночи подвалила третья волна посетителей – видимо, фанатов современной русской литературы. Абсолютно разношерстная толпа зевак. Дышать было почти нечем, не было ни одного свободного места. Бар был забит.

Люди смекнули, что на улице было не так уж и холодно. Брали еду и выпивку и отправлялись на улицу на разбитые, забытые, неподъемные бетонные блоки в переулке. Приходили за добавкой, выходили. На улице было свежо, вольготно и весело. Под открытым небом людям почему-то пилось веселее. Вскоре в баре остались только пара поддатых графоманов, пара консервативных качков-завсегдатаев и пара легко мерзнущих худосочных леди.

Талый присоединился к тусовке на улице.

Гриша убавил музыку и с облегчением вздохнул. Сквозь приоткрытую дверь он видел клочок неба – светало. Дверь распахнулась с грохотом, будто ее откинуло порывом ветра.

– Вермут. Тройной. В него 100 грамм водки. И четвертинку лимона, – за барную стойку села женщина. Напряженная, как момент перед Нате. С выражением любопытствующего сарказма на лице. Она могла бы показаться очаровательной, если бы не вселенская тоска в серых глазах под черными выстрелами бровей. Гриша пытался вспомнить, где ее видел. – И что угодно из еды. Вообще что угодно.