С наступлением холодов затонскому народу стало неудобно развлекаться на лоне природы – молодёжь повалила в клуб, и сборы увеличились. Заведующая, нанявшая музыкальную банду, радовалась.

В начале зимы команда Шабарина пережила проверку комиссией из культпросвета. Но эта заслуга принадлежала Николаю, проработавшему вопрос с дедом. Председатель комиссии был хорошо проинструктирован Иваном Павловичем. Песни из репертуара советских ВИА, как следовало из текста справки по результатам проверки: “были исполнены на высоком профессиональном уровне”.

Заведующая, ожидавшая разгрома, была очень рада, что так легко отделалась.

– Ребята, – взволнованно тараторила она, – я была так тронута, вы так здорово выступили перед комиссией. Особенно про деревню Крюково! Вы меня спасли. Мы с вами еще поработаем до моей пенсии! А может, и аппаратуру новую купим. Этой уж сто лет в обед! Шабарин ничего не сказал на этот счет, но многозначительно посмотрел на Каминского. Он прекрасно понимал, что связи Николая в управлении культуры – зеленый свет для трудоустройства на лучшую танцплощадку города, и это дорогого стоит. Недели пролетали одна за другой. Наступила зима. Темными субботними вечерами они вылезали из автобуса на пригорке ближе к зданию затонского клуба. Держа над собой гитары, чтобы не разбить, с криками «Ура!!!», будто в атаку, ребята неслись вниз по склону оврага навстречу колючему снежному ветру. В лицо ударяли острые льдинки, они падали, скатываясь в овраг, тонули в снегу, поднимались и бежали дальше в гору. Через несколько минут, потные, запыхавшиеся, были у дверей клуба. Прошел декабрь. 1973-й встречали на большой сцене клуба. Играли всю новогоднюю ночь напролёт. Затон гулял. Столы накрыли в малом зале, где раньше по субботам играли танцы. Закусок наготовили немало. Тут были и жареные куры, рыба в кляре, салаты из редьки и моркови с сыром и чесноком, домашняя колбаса, фаршированные яйца, соленые огурцы и любимая всеми квашеная капуста. По граненым стаканам разливали желтый, лимонный, с противным сивушным маслом на поверхности самогон. Кто-то принес еще несколько бутылок дешевого болгарского «Ркацители», и «Советского шампанского». Поскольку играли до утра, и ночевать у бабушки не собирались, Коля пригласил на вечер своего друга – Сергея Кашина. Они поднялись на сцену.

– Это ваша ударная установка? – спросил он. Ну, надо же, как у Битлов. У “Шестого чувства” даже хуже!

– Ты сегодня на “Этерне” поиграешь, – Каминский начал снимать с гитары бархатный чехол.

– Да-а, – друг был впечатлен, – вещь! Чувак, а “Feelin Allright” [31]дашь мне сыграть?

– Можно! Сегодня все можно, Серёга. Вся ночь впереди. Новый Год! В перерывах сидели за столом. Выпивали совсем чуть-чуть, Каминский самогоном брезговал, налил себе сухого вина, поймав неодобрительный взгляд женщины, сидевшей напротив. Но вскоре выяснилось, что она на вино не претендует, и сама налегает исключительно на водку «Экстра», принесенную соседкой слева. Вечер тянулся бесконечно. После третьего перерыва, когда самых шумных мужиков вывели, женщины начали приставать к музыкантам. Шабарин запустил руку в свой дипломат, и извлек из него еще одну бутылку «Экстры». Букин воскликнул “Ура!” и бабы оживились. Пробило двенадцать, теперь все выпили за Новый Год. Играли после четвертого подхода к столу уже несерьезно. Начались “цыганочки”, “барыни”, одесские песни и пр. Кашин отлично заменял Колю, если было нужно играть эту музыку без мозгов. Каминский развеселился, и отплясывал в зале с какими-то девчонками. В тот вечер переломали немало барабанных палочек, порвали струну на Этерне, натёрли на пальцах кровавые мозоли, а Шабарин даже с кем-то подрался. Глава 22 Николай подружился с Букиным. Андрей жил в конце Краснофлотской, там, где трамвайное городское кольцо делает очередной поворот. Он часто стал заходить к нему, они вместе слушали пластинки, если таковые удавалось раздобыть, записывали ленты. Каминский уже имел профессиональный магнитофон “Тембр” и небольшую коллекцию записей, Букин, глядя на приятеля, тоже завел себе такую технику. Это был первый шаг к звуку высокой верности. Андрей открыл Николаю много новой музыки. Пластинки медленно, но верно, проникали в город. Часто друзей можно было застать сидевшими на полу в зале около магнитофона. Здесь они впервые слушали, еще почти никому не известного, Джо Кокера. Николай очень нравился матери Букина, и всегда был желанным гостем в его доме. Иногда она ставила Колю сыну в пример, говоря о том, как он занимается, и собирается поступать в институт, и что Николай – серьезный мальчик, ночует дома, по девкам не бегает, вино не пьет. Особенно ее пугали девки, которые сами бегали за этим весьма обаятельным типом. Букин кое-как учился в Борском культпросвете, и критику в свой адрес отвергал. Время от времени он ездил туда и даже сдавал зачеты и экзамены. Андрей заряжал вокруг себя всех здоровым юмором и хорошим настроением, девушки, действительно были в восторге от этого лохматого худого существа в круглых черных очках и фиолетовых джинсах "Melba". Дом его был всегда открыт для Николая, который частенько забегал к нему прямо с работы с новыми записями или пластинками. Тогда Букин обязательно старался его чем- нибудь накормить. Они располагались на его четырехметровой кухне, Андрей нагревал огромную сковородку, и разбивал в нее 18 яиц, причём, это была глазунья, желтки они выедали сначала чайной ложечкой, а затем, сметали все остальное вилками и хлебом. Период работы в затоне не лучшим образом отразился на учебе Андрея. Накопилась куча долгов и пропущенных занятий. Николаю тоже предстояло самым серьезным образом наладить свои отношения с математикой для летней кампании поступления в институт. Времени оставалось все меньше и меньше, а существенного продвижения вперед не было.