– Громкая связь, – предупредил он.

– Хорошо. Мара? Мы на громкой связи. Все получилось?

Женщина на другом конце провода вздохнула и сказала, что все получилось, подтвердила, что дети уже едут домой. Спросила, когда они приедут, сказала, что комната ему уже готова, и все будут рады его видеть. Кабаридзе покачал головой и, добавив в голос грусти, сказал, что, к сожалению, не сможет: тут его задержит работа, но он все перевел и будет ждать писем и фотографий детей. Адрес сообщит позже.

– Это мои внуки. Восемь детей. Теперь они будут жить у моей двоюродной сестры, – сказал профессор, положив трубку.

– У вашего сына же не было детей?

– Не было. Но были дети у его друга. Он погиб, и жена его погибла, больше никого не осталось. Поэтому я усыновил всех. Но на это нужны были очень большие деньги. Приедем, и я все расскажу.

После этого он замолк, глядя в окно, и Лев понял, что спрашивать что-то еще бесполезно, потому что профессор уже все для себя решил. И расскажет далеко не все, а только то, что нужно. И имени заказчика они точно не узнают. Не потому, что тот хорошо скрывался, а потому что он помог Варгену закрыть дело с детьми. И теперь последний будет считать себя до конца жизни должным этому человеку. Хотя жизнь иногда готовит сюрпризы.

– Ведется запись допроса, – сказал Лев, входя в помещение допросной. Это была все еще та же комната, хотя рекомендации Рассолкина Орлов принял, но такие дела быстро не делаются.

Консультант сказал, что не может присутствовать при допросе, сославшись на плохое самочувствие, так что Лев допрашивал сам, а Крячко стоял за окном. Привычный порядок.

– Расскажите все, что собирались. Почему вы собрали сложный релаксант? Откуда вы знали, какими лекарствами будут реанимировать Воронцову? Кто дал вам информацию?

Лев нарочно избегал слов «нанял»: важно было, чтобы это сказал сам бывший профессор, тогда уже допрос пойдет немного в другом ключе. Полковник слегка ослабил давление, чтобы послушать историю Кабаридзе и сравнить ее с той, что у них уже была. Со стороны могло показаться, что сыщик немного жалеет профессора, но на самом деле – нет. Гуров относился к нему как к обычному преступнику, потому что его вина, в отличие от тех людей, которых он помог убить, была уже доказана. И даже если он знал о них что-то, чего не знает полковник, самосуд – это последнее дело. Поэтому Гуров ждал ответов. И никакое благое дело, которое устроил Кабаридзе, не искупит шесть смертей.

– Вы напрасно надеетесь. Имени моего напарника я не знаю. За неделю до заезда гостей кто-то оставил у меня на столе в подсобке мобильный телефон. Обычный, недорогой смартфон. Через несколько часов на него позвонили. Голос был мужской, не искаженный, но я вряд ли смогу его узнать, у меня плохая музыкальная память. Мы проговорили несколько часов. И на следующий день тоже. Он знал все. И о моем прошлом, и о моих открытиях. О сыне. О том, что сделали с ним в плену, о том, что я готов был сделать и сделал, когда меня попросили. О том, какого ребенка мне вернули. И что я уже свое отсидел за то дело. Он знал и о том, что есть дети у друга моего сына. Сослуживца, единственного человека, который не отвернулся от него и помогал всем, чем может. Дети оказались в детском доме в Дагестане. Мы договорились. Я сделаю то, что ему нужно, и тогда, когда ему нужно, а он даст мне денег и поможет выкупить этих детей. Оформить. Все оформлено легально, вы не сможете забрать этих детей.

– Я и не планировал. Мы не отбираем детей, – отозвался Гуров, и Кабаридзе махнул рукой, показывая жестом, что он не это имел в виду.