В такие минуты я, чтобы не поддаться отчаянию, выходил и гулял по городу. Лондон великолепен. Имперский город. Наследие прошлого величия. Почему-то мне нравилось приходить в собор Святого Павла и смотреть через щели в полу на пространство нижнего храма. Как будто эта ярусность была отражением чего-то иного, нездешнего…

Я уже понимал, что есть города, которые особенно сильно связаны с мирами иными. Лондон был одним из таких городов абсолютно точно. И еще здесь меня прямо-таки накрывало понимание, осознание древности той истории, той войны, в которую я оказался вовлечен. Созидались и уходили в небытие города, страны и цивилизации, но война не прекращалась. Она видоизменялась и мутировала в разные формы противостояния, но всегда оставалась в человеческой истории. И нечеловеческой – тоже.

И как угораздило меня попасть в эти жернова, я не понимал совершенно. Бродя по этому городу до изнеможения, я не мог найти хотя бы мало-мальски убедительного объяснения.

Терзаемый сомнениями, я, уходившись до изнеможения, уснул. Мне снилось одуванчиковое поле.

Даже во сне я вдруг осознал, что это не просто сон, а воспоминание из моего детства. Мне было года четыре или лет пять. Мы жили тогда в маленьком поселке, зажатом среди озер и лесов. В один из летних, очень солнечных, вероятно, июньских, дней я вышел из дома и увидел перед собой огромный живой ковер из цветущих одуванчиков. Тысячи маленьких солнышек озаряли мир своим теплым светом. Это было непередаваемо радостное, даже восторженное ощущение, вызванное этим особенным цветом и светом, который был повсюду. И в цветении одуванчиков, и в сиянии солнца – такого, что казалось: небо тоже стало желтым. И даже стены домов отсвечивали теплым солнечным оттенком.

Я сделал несколько шагов по этому льющемуся светом ковру и лег на спину. Потом закрыл глаза и замер. Мне казалось, что я в какой-то момент растворился в окружающем. Что меня не было в частности, но что я был во всем. В каждой мельчайшей доле пространства. Я мог чувствовать мир невероятно четко. Я слушал и слышал. Как стрекочут о своем кузнечики, как бабочки и стрекозы взбивают воздух своими невесомыми крыльями, как гудят шмели и перешептывается между собой этот незримый многочисленный народец, населяющий зеленый живой ковер, раскинувшийся по земле. И такая радость, такое счастье, такое невероятное наслаждение и исполненность были разлиты по пространству, что, казалось, ими можно дышать. Все было настолько наполнено жизнью, что сам мир словно звенел от какого-то особенного напряжения.

Я повернул голову, открыл глаза и увидел над собой огромные одуванчики. Они были повсюду. Цветы окружали меня со всех сторон. Величественные, волнующие, невероятно прекрасные. Их почти круглые желтые головы напоминали солнце. В их соцветиях копошились пчелы, шмели, разноцветные жуки и прочие насекомые, собирая душистый нектар или просто наслаждаясь их совершенной красотой и цветом. Они, одуванчики, словно давали им жизнь, и эта жизнь достигала здесь своего апогея. Своей исполненности. Своего смысла и своего предназначения…

И времени не стало. Мир замер, цепко схваченный предельной и неизмеримой гармонией, словно пойманный игривым котенком солнечный зайчик. На мгновение. Или навсегда.

Следующий день тоже был солнечным и теплым. Я вышел из дома и точно так же, как и вчера, лег на спину на этот зеленый ковер. Меня так же, как вчера, окружали одуванчики. Но как же все изменилось! Их золотые цветущие головы стали седыми, ярко-зеленые листья утратили свежесть и стали бурыми по краям, а стебли высохли и потемнели. Не было ни пчел, ни шмелей, ни бабочек. Только ветер порывами налетал на покрытый белесой сединой ковер и срывал пух с беззащитных потускневших цветов, обнажая их почерневшие, засыхающие головы.