– Потому что скучно! А еще может мне куда-нибудь надо, а я и не знаю, и сижу тут.

– Ну тогда иди куда-нибудь. А по дороге может и поймешь, куда тебе надо.

Я оглядела высившиеся вокруг ряды одинаковых фанерных деревьев.

– А куда-нибудь, это куда? Вправо, влево?

– Какая разница, тебе же все равно никуда не хочется. Иди уже куда-нибудь. – он махнул нарисованной лапой.

– Но может ты мне скажешь, что там находится…

– Я обычный нарисованный кот, а не стойка «Информация», откуда мне знать! – раздраженно перебил меня Чеширский Кот и повернулся ко мне толстой нарисованной пушистой задницей.

– Эй! – позвала я его. Но он даже не пошевелил нарисованным хвостом.

После обстоятельной беседы с Чеширским Котом, неизвестность уже не так страшила меня. Однако уходить от единственного говорящего объекта, пусть и нарисованного, не хотелось.

И тут мне в голову пришла странная мысль. А если он нарисован, деревья нарисованы, может и я сама уже – нарисована?

Я вытянула руки вперед и увидела только две плоские дощечки с нарисованными на ними пальцами.

Однако не успела я как следует испугаться, как почувствовала, что какая-то неведомая сила тянет меня за шиворот, словно котенка.

Я моргнула и тут же вздрогнула от ослепившей какофонии белых вспышек и громкого многоголосого воя, ударившего в уши. Я словно оказалась посреди тонущего корабля – все кричали, вопили, раздавался непонятный шум толпы с одиночными отчаянными выкриками:

– …поделитесь…

– …бес-пре-це-дент-но…

– …как вы…

слова и словосочетания вспыхивали в гуле и снова тонули, заглушаемые другими, которые в свою очередь заглушались еще одними, и так далее, и так далее, и все это образовывало несмолкающий монотонный гул. Щелчки. И белые вспышки, разрывавшие темноту с частотой светомузыки.

– Аглая, – услышала я голос у самого своего уха, – с тобой все в порядке?

Широкая спина Виктора, пахнущая полынью, заслонила меня от света и звука, его руки укутали спокойствием и тишиной.

– Что происходит? – спросила я его.

– Интервью, – как ни в чем не бывало ответил Виктор. И отстранился, выталкивая меня вперед, на свет, распахивая окружающий мир, обрушившийся подобно каменной лавине.

Мы стояли в центре темноты, а вокруг бесновалась безликая многотысячная толпа. Нас от нее отделяло только канатное заграждение. Однако несмотря на ее условность, никто не смел прорваться за нее. Нас освещали лучи софитов, падающие откуда-то сверху, из темноты, и вспышки фотоаппаратов.

И если вы думаете, что я назвала толпу «безликой» ради красного словца, то должна вас переубедить – ни у кого из людей, вопящих по ту сторону алых канатов, не было лица. Только рты, зияющие провалами на гладкой розоватой коже. Я попыталась найти хоть у кого-нибудь глаза, но у них не было глаз, ни у одного.

Как же они фотографируют?

– Это жесть какая-то, надо валить отсюда, к чертовой бабушке, – услышала я слова Димитрия.

– Не надо к чертовой бабушке, – сказала Кристина, лицо ее было совсем белым.

– Это уже не сон, это кошмар, – отозвалась я, нервно комкая в руках юбку.

Виктор хмуро покосился на нас и вдруг зычно крикнул:

– В ЭТОЙ ИГРЕ НАЙДЕТСЯ КТО-ТО, ОБЪЯСНИТЬ НАМ, ЧТО ПРОИСХОДИТ? – голос его с легкостью перекрыл шум толпы, которая на секунду стихла и вновь загудела.

Раздался громкий щелчок и один из лучей софитов скользнул по толпе, которая, что-то почуяв, заволновалась. Луч осветил одинокую женскую фигуру в белом. Женщина призывно поманила нас, и толпа расступилась, образуя живой коридор от нас к ней.

Все смолкло, стихли вспышки фотоаппаратов, белый силуэт маячил вдали.

Мы переглянулись, и я нерешительно шагнула вперед. Нагнулась и отстегнула канат – это было страшнее всего, казалось, что стоит мне разрушить веревочный круг, нарушить ограду – как вся эта безглазая толпа ринется на нас.