Всё завершил пожар, устроенный мамой по пьяной неосторожности. В буквальном смысле слова – всё. Квартира оказалась закопченной от дыма, с выгоревшей мебелью и обугленной после того, как прибывшая пожарная машина ликвидировала пламя, пышно бушевавшее, но, к счастью, не повредившее соседское жильё. Это стало последней каплей. На тот момент у папы уже были устойчивые отношения с женщиной, у которой умер муж, и росла дочь моего возраста. В виду опасности, которую теперь представляла мама, её лишили родительских прав, и мы с папой перебрались в квартиру его новой возлюбленной. Она вскоре стала мне официальной мамой.

Страшилок в соответствии со сценариями многочисленных сказок не происходило. Отношение со стороны новой папиной жены и дочки Светы ко мне было и остается поныне хорошим. Наверное, настоящей семьёй мы не стали, но в любом случае, стало намного лучше. В благодарность за уют, чистоту и добрую атмосферу в новом доме я стала называть папину новую жену мамой. Обязательно добавляя при этом имя – мама Тоня.

Брат к этому моменту поселился у будущей жены. Мама осталась одна. Иногда мы её навещали, и с каждым новым визитом с болью наблюдали, как она превращается из красивой алкоголички в сохраняющую лишь толику этой красоты пьянчужку. Но я была ещё мала. Брату важнее была его новая жизнь. Чем все закончилось с мамой, расскажу потом. Сейчас же вернусь к друзьям-подружкам.

В школе я не то что не блистала, но не выделялась ничем. Была эдаким крепким середнячком во всем: в учебе, внешности, активности. Моей первой школьной подружкой стала девочка из сада и двора, то есть знаю я её уже более сорока лет. Ира была моя копия – середнячок во всём, но с семьёй ей повезло гораздо больше. Она была единственным ребенком в семье, что для страны Советов не являлось типичным, ведь считалось, что такой ребёнок неминуемо вырастет эгоистом! Но она об этом, естественно, не догадывалась, и эгоистом точно не была. Поэтому сперва делилась со мной в садике и во дворе всеми конфетами-пряниками-печеньями-сушками, которые добрая мама всегда вкладывала в карман. В школе мы бежали на большой перемене в столовую и сообща, на все данные родителями деньги покупали, естественно, не суп и котлеты, как велели родители. Пустая была бы трата денег! Мы покупали ватрушки и булки и, радостно набив рты, запивали это чудо газировкой. О счастье! Существует такой возраст, когда не надо думать о калориях, полнеющих талиях и целлюлите на бедрах.

Потом, когда мне стали давать денег все меньше и меньше, все покупки на переменке и после занятий совершались за счёт Ириных денег. То, что не думала об этом она, наверное, нормально – это же детский возраст. Но то, что всё понимала Ирина мама, тётя Валя, и не то, что возражала, а наоборот, приглашала меня остаться у них поужинать, зайти посмотреть телевизор и что-то съесть, говорило, что в такой семье ребёнка-эгоиста не вырастят ни при каких условиях. Я и сейчас всегда помню о её гостеприимстве и, наверное, сострадании ко мне и из всех своих поездок привожу ей подарки. Сострадать ведь тоже надо уметь правильно. Я не чувствовала снисхождения, чрезмерной жалостливости, унижения или неполноценности.

Когда мы с папой переехали в новый микрорайон, меня перевели в другую школу, где я училась до победного конца. Может, конечно, прямо победным его не назовёшь, но аттестат я умудрилась получить все же без троек. И этому очень способствовало появление новых подруг: Жени и Ксении. Младше меня на год они, соответственно, не были моими одноклассницами. Но жили мы поблизости, в школу ходили одну и ту же. И путь, домой и в школу, время на переменках и гуляние во дворе сделали нас закадычными подругами.