Следующие полчаса он солировал, рассказывая о Париже, а Римма Борисовна, слушая его забавные рассказы, посматривала на безмолвного Аркадия Львовича, опасаясь, что того хватит удар. Потом Константин Сергеевич затребовал гитару, а изумленная Римма Борисовна выставилась на него даже с каким-то восхищением. Для пещерного человека он вовсе не был безнадежен. Она опасалась, что он сбросит заграничный флер и завоет что-то вроде «Клен ты мой опавший», но сосед, бренча по струнам, забасил про Елисейские поля и даже перевел Инге кое-какие тексты Дассена.

Его спутник не проронил ни слова. Сначала он ел торт размеренно, как автомат. Потом осмотрел куклу-грелку и сплетение труб под потолком, изучил подоконник с банками, укутанными в пергамент. Его белесые глаза казались затянутыми пленкой.

– Я выросла в центре Москвы, – сказала Римма Борисовна провокативно, понимая, что собеседник не блещет происхождением. – Няня водила меня на бульвары. Отца репрессировали, и мы жили в нищете, хотя, слава богу, сохранили квартиру. Я живу памятью об отце, мое первейшее желание – узнать о его судьбе. Говорят, сейчас это проще, но куда я только ни обращалась. В результате я получила зятя. – Она кивнула на безгласного Дениса. – Видимо, это закрытое… архивы КГБ, НКВД, не знаю.

Константин Сергеевич справился, как звали отца. Его акции все росли. Римма Борисовна рассказала об отце, позабыв про Аркадия Львовича, который ел третий кусок торта и багровел все сильнее.

– Человек попал в шестеренки государственного насилия, – пробулькал он с негодованием. – Вы знаете, что план по репрессиям принимался на съезде ВКПб? Разрабатывал Госплан, а спускали в министерство живодерства, в НКВД.

Назревала опасная историческая дискуссия, но зазвонил телефон, и Римма Борисовна отвлеклась.

– Сниму другую трубку, – проговорила она и вышла, но почти сразу вернулась.

– Когда я жил в коммуналке, – подхватил Константин Сергеевич, – у директора базы был телефон, соседи тоже сделали по отводной трубке, и я узнавал много интересного.

– Подслушивали? – прохрипел Аркадий Львович, достигший точки кипения. – Гнусность какая.

– Конечно, подслушивал, – весело согласился Константин Сергеевич. – Гнусность – это строить козни, а знать, что творится вокруг, это вопрос безопасности. Меня чуть не отравили метиловым спиртом, хотели захапать квартиру.

Аркадий Львович подскочил.

– У нас все наушничают, – изрек он с ненавистью, кривя рот. – Зона с вертухаями, а не страна. Стоит один раз пойти против совести… послушать… доложить, куда следует.

Степан повернулся к Константину Сергеевичу, словно ожидал команды. Инга поморщилась, Андрей посмотрел на Аркадия Львовича с нежностью, предвкушая, как от материнского любимца полетят клочки. Римма Борисовна вмешалась. Гость уже заинтересовал ее, и она не хотела ненужного конфликта.

– Не надо лезть на рожон – возразила она. – Учитывая, в какой мы стране. Тетя Нателла рассказывала, с кем она столкнулись в эвакуации – это звери.

Она милостиво улыбнулась, но Аркадий Львович словно сорвался с цепи.

– А я считаю, – проговорил он, задирая подбородок, – раз человек пришел в порядочный дом, он обязан высказаться, как относится к нашей подлой власти, иначе его нельзя пускать на порог.

Константин Сергеевич невозмутимо пошевелил усами.

– А я считаю, – ответил он в тон, – что тот, кто требует подобного от малознакомого человека – профессиональный провокатор.

Разразился скандал. Аркадий Львович завопил и затряс кулаками. Гости убрались, а Аркадий Львович, красный, как рак, еще долго выплевывал гневные тирады. Римма Борисовна тоже обиделась и выкинула остатки торта, не оставив Асе даже куска. Домочадцы потянулись по комнатам, и в коридоре Андрей поманил Ингу.