Были и потом халтуры – поскромнее, но достаточные, чтобы не хмуриться в ожидании стипендии или полставки, которые Игорь получал за руководство темой. Хотя случалось и попоститься, и бумажку с записанными долгами озабоченно разглядывать: "Мать честная, уже две сотни набрал. Надо что-то придумать…" Но всякий раз, когда приходило время возвращать долги, инстинкт самосохранения, что ли, заставлял мозг работать острее, и Фирсов находил деньги. Случалось и на грани закона балансировать, но, выражаясь юридически, преступал самую малость – букву закона, но не более.

Шел однажды по улице, увидел – объявление на дверях конторы: "Требуются экономисты на временную работу. Оплата по соглашению". Контора такая, что и название не выговоришь. Но мелкая контора, что и ценно. Причесался, зашел.

– Какая у вас работа?

– Счетная.

– Какие сроки?

– Месяцев шесть. Но чем быстрее, тем лучше.

– А сколько платить будете?

– Полставки. Рублей семьдесят.

– А пятьсот заплатите, если за месяц сделаю?

– Надо подумать… А как оформлять?

– Оформим шесть человек. Работать буду один…

Повели к начальнику – показал аспирантское удостоверение, паспорт – согласились. Доставил шестерых студентов со справками из деканата – оформляйте и давайте работу. Три недели сидел как прикованный к калькулятору, перемножал какие-то банно-прачечные и гостиничные принадлежности, суммировал койко-места, считал расход мыла и стирального порошка. Принес кипу таблиц-простыней, заполненных каллиграфическим почерком: хоть слева направо проверяй, хоть справа налево – все сходится. Студентам, когда получили деньги, оставил по десятке – таков был уговор. Рисковал, конечно, – могли и из аспирантуры турнуть, но обошлось – студенты молчали, а контору упрекнуть не за что: оформлено все правильно, работа сделана…

Нет, не тот человек был Игорь Фирсов, чтобы прийти в отчаяние от трех тысяч долга и последовать совету жены – устроиться на полставки электриком.

Он искал идею.

Но изменились времена, изменился и сам Фирсов, и браться, как прежде, за халтуры сомнительные он зарекся еще на "химии", когда слушал рассказы товарищей по несчастью – от сопливого хулигана Валерки Балбуцкого с вечно потными холодными ладонями, которого в отряде звали не иначе, как Балбесский, до седого капитана Морфлота Никитина, работавшего поначалу вместе с Фирсовым диспетчером на стройке, а потом переведенного за неосторожные слова о начальстве "на лопату" – бетонщиком.

Да, Фирсов стал предусмотрительнее. Иногда он ловил себя на мысли, что пытается в простейшем житейском деле – будь то поход с пустыми бутылками к приемному пункту или переход улицы – отыскать возможный криминал и избежать его. "Где бутылки взяли?" – "Дома. Жена может подтвердить. Обратите внимание – водочных нет, только пиво, лимонад и сухое". – "Почему оказались на середине улицы при красном сигнале светофора?" – "Не успел закончить переход по зеленому, при появлении желтого сигнала остановился на разграничительной линии…" Повышенная осторожность огорчала Фирсова, но что сделаешь, если за время, проведенное им в рабочем общежитии под Ленинградом, называемом спецкомендатурой и обнесенном высоким металлическим забором, он насмотрелся живых иллюстраций ко всем разделам уголовного кодекса, исключая, пожалуй, лишь преступления, связанные с изменой Родине и фальшивомонетничеством.

Из-за какой только дури не попадали люди на стройки народного хозяйства, прозванные "химией" то ли в честь незабвенной химизации народного хозяйства, на фронты которой посылались первые ласточки Указа 1964 года, то ли из-за полной неразберихи в статусе условно осужденного: с одной стороны, осужден условно и свободы терять не должен, с другой стороны – обязан трудиться там, куда пошлют, и спать, где тебе укажет милиция; она же даст разрешение на поездку в выходные дни домой. Ссылка не ссылка, высылка не высылка, но живешь за забором и паспорт твой в спецчасти под замком. Но избирательских и иных гражданских прав при этом не теряешь. Одним словом – "химия".