– Пусть косятся. – Поскрипывал новым кожаным пальто Вешкин. – Когда мы по канавам валялись, все были довольны – хуже них кто-то есть, а теперь – "куркули". Ничего, у меня все по закону. И трехи до получки не сшибаю…

– Конечно, – шла рядом Нюра с новой сумочкой на руке. – Я вон вчера пошла в магазин и купила что хотела. Копейку, как раньше, считать не надо. Захотела куру – купила куру, увидела масло финское – взяла пять пачек, чтоб сто раз не ходить. А кто им мешает? На рынок им, видите ли, стыдно, не приучены. А что рынок? Там такие же люди, как все, только трудятся, а не водку пьют…

– Чужие деньги все считать умеют, – поглядывал по сторонам Вешкин. – Ты свои заработай.

Теперь Володька с ноября по май кочегарил на зимней базе отдыха, а к лету брал расчет. Нюра, вновь похорошевшая к своим сорока пяти, управлялась зимой с домашним хозяйством, а летом пропадала на огороде и рынке, который, к ее радости, неожиданно выстроили возле вокзала.

– Нельзя же, Анна Павловна, так себя не щадить, – однажды укорила Нюру пожилая дачница, недавно похоронившая мужа. – Ведь вы с утра до вечера на ногах. И Володя тоже. Я сейчас в магазин иду, купить вам молока?..

Вскоре она стала готовить Вешкиным еду, помогать Нюре по хозяйству и делала это неплохо, пользуясь в ответ правом жить на даче с ранней весны до поздней осени, оплачивая при этом лишь три летних месяца. Прямую плату, которую предложила ей Нюра, она отвергла. Евгения Устиновна – так звали дачницу – не брезговала присмотреть и за Володькой, когда он находился в плановом июльском штопоре.

– Попейте, Володя, кваску, я вот домашнего сделала. Попейте, попейте, это лучше, чем ваше вино. Я к Нюре заходила, у нее все в порядке. Сейчас салат допродаст и придет. Сегодня укроп хорошо шел…

– Так я сейчас встану, – мычал Володька, – и еще нарву.

– Не надо, не надо. Нюра сказала, на сегодня хватит. Лежите…

– Устиновна, налей соточку, – канючил он.

– Нет-нет, это только Нюра. Вы есть не хотите? Может, огурчика малосольного принести?

Возвращалась с рынка Нюра и первым делом шла проведать Володьку: "Ну, как тут мой ребеночек? Еще не выходился? Пора, Вовочка, пора. Ты уже двенадцатый день пьешь. Хватит, мой хороший, хватит. Пора за дела браться…"

Вешкин выпивал долгожданный стакан, закуривал, интересовался выручкой и вновь падал в койку. Нюра, вздохнув, пересчитывала в комнате деньги, потом мыла руки, обедала и, покалякав немного с Евгенией Устиновной, шла на огород, заглянув предварительно к Вовке – как он там, не свалился ли с кровати, погасил ли окурок?

Нюра быстро отвадила от дома былых собутыльников, а после того, как они с Володькой повторно зарегистрировали брак, стала приглашать в дом людей полезных и интересных, которых они щедро угощали, не притрагиваясь к вину сами, ссужали при необходимости деньгами и одаривали мелкими, но приятными гостинцами: банкой растворимого кофе или икры, букетом гладиолусов с грядки или тюльпанов из теплицы. Случалось, что за овальным югославским столом с тонкой нитью латунной окантовки в один день, сменяя друг друга, закусывали начальник милиции, председатель поселкового совета, главврач больницы, ветеринар, товаровед с продбазы и бригадир колхозного рынка. И все уходили довольные, обещая в тяжелую минуту помощь, заступничество и дружеское участие.

– Слышала, что Иван сказал? – проводив гостя, приглушенно говорил Вешкин. – Никто нам теплицу не запретит…

– А я не поняла, – убирала в сервант посуду Нюрка, – что он про пятнадцать метров говорил? Какие пятнадцать метров?..

– Это в садоводствах, – махал рукой Володька. – Не больше пятнадцати квадратных метров на семью. А у нас дом частный, на нас ограничения не распространяются. Хоть сто метров теплицу делай.