Когда возвращаемся на базу, в крови гуляет адреналин, а настроение приподнятое. Понятное дело, хоть и трагедия, но главное, что отработали без жертв. Такие смены на скорой – в радость, день сразу светлее кажется.

Вот только нам его портят, стоит преступить порог здания.

– Петрову убили, а Хлебникова в реанимации, – растирая слезы по красному опухшему лицу, произносит Сурикова и совсем не картинно громко высмаркивается в салфетку.

– Как так-то? – уточняет Сашка, припадая к дверному косяку.

Я же чувствую, что ноги подкашиваются, потому нащупываю опору в виде стола, и присаживаюсь на первый подвернувшийся стул.

– Неясно ничего, – качает головой диспетчер, доставая новую салфетку, – их Палыч нашел. Они долго не выходили, вот он и поднялся наверх, в квартиру, посмотреть. А там все в крови. Женьку, твою тезку, – смотрит Сурикова на меня сквозь пелену слез, – всю порезали. Живого места не оставили. Дашка чудом уцелела, два ножевых, она в туалет успела забежать и закрыться.

***

Об этом мало говорят, но работа на скорой порой бывает опасна.

И не только потому, что наши водители часто рискуют, когда, включая спецсигналы, несутся как умалишенные на красный свет, часто уповая лишь на чудо и то, что остальные участники движения вовремя сумеют сориентироваться и уступить дорогу. Но и потому, что, получая вызов, не знаешь, на какого пациента в итоге нарвешься.

Девчонки рассказывали, что пару раз приходилось отбиваться от подвыпивших мужиков, которые набрасывались на них ни с того ни с сего и пытались изнасиловать. Макарычу не повезло войти в квартиру к неадекватному, и тот метнул в него нож. Фельдшера спасла хорошая реакция: вовремя закрыл дверь, иначе лишился бы глаза или жизни.

А сколько раз было, что прямо с порога на медиков набрасывались собаки, агрессивные хищники, желающие разодрать незваного гостя. И спасал, как нестранно, увесистый желтый чемоданчик, которым и отбивались.

А те пациенты, что в пьяном угаре становились буйными и норовили то придушить, то зарядить кулаком в глаз или по почкам?

Всего не перечесть, но ужасов хватает.

И вот теперь убийство.

Кошмар.

А ведь на этот вызов изначально отправляли нас. И вполне реально, что вместо Петровой в морге сейчас могла лежать я, а Сашка вместо Хлебниковой боролся бы за жизнь на операционном столе.

Новый вызов выдергивает из тяжелых мыслей, заставляет мобилизоваться. Ребенок-грудничок с температурой под сорок и намечающимися судорогами. Молодая мамочка в истерике и бледный, смахивающий на призрака, отец и муж.

В работу ухожу с головой.

Детки для меня – святое, чудо из чудес, сокровище, которого меня когда-то жестоко, не спрашивая, лишили, но любви к ним отнять не смогли. Делаю инъекцию жаропонижающего одному, капаю микстуру другой, попутно оформляю госпитализацию и даю инструкцию мужчине, что брать с собой, а что привезти для семьи позже.

Молодец, слушает, кивает. Становится больше похожим на человека. Сашка в это время связывается с диспетчером и уточняет больницу, куда примут наших пациентов.

Не успеваем вернуться на станцию, еще вызов. Но там ерунда. Бабульке не спится, но жалуется, как положено, на сердце, высокое давление и мизерные пенсии. Не наша пациентка, сюда бы и фельдшера хватило, но, кажется, сегодня какое-то пиковое обострение. Все бригады в аврале.

Домой вновь плетусь, еле переставляя ноги. Даже усмехаюсь повторению прошлого раза. Потому что Андрей вновь докидывает до перекрестка между Жукова и Цветочной.

– Может, до дома? – предлагает мужчина.

Мотаю головой.

– Нет, пройдусь. Хочу подышать.

– Без проблем. Тогда увидимся, – не настаивает.