«А иногда бывает так, – размышлял Лазарь, возвращаясь в комнату Сенса, – что первый, кто пожмет сегодня твою руку, станет первым, кто пошлет тебя куда подальше».

Они накинули на плечи куртки и вышли на запорошенный снегом балкон. Эта часть деревни располагалась на холме, и отсюда открывался прекрасный вид на город. В комнатах погасили свет, чтобы сделать ночь еще пронзительнее и чище. Неколебимая стоялая мгла, подсвеченная снизу огнями простирающегося внизу города, напоминала украшенный блестками бархатный занавес, за которым прятались до поры до времени декорации дня.

– Хорошо сегодня. – Сенсор смел ладонью снег с перил и оперся на них локтями. – Морозно и не холодно.

– Дышится, – согласился Лазарь.

– А у нее там лето.

– У них у всех там перманентное лето.

Сенсор ненадолго ушел в себя. Потом заявил:

– Знаешь, а у меня, наверное, была бы зима.

– Можешь сколько угодно рефлексировать на эту тему, но только тот парень, кем ты себя считаешь, и тот, кто ты есть на самом деле, – эти двое никогда не встретятся, не сядут за один стол, чтобы пропустить по паре пива. А если и пересекутся, то все равно не узнают друг друга. Так что ты не можешь ничего знать. Да и не надо…

Они помолчали, с наслаждением обжигая ноздри морозным воздухом.

– У меня три часа на сон, двадцать минут на утренний туалет и минут пятнадцать на плотный завтрак с обедом и ужином, – напомнил Лазарь.

– Ты, конечно, опять ничего не расскажешь про сегодня?

– Нечего пока рассказывать. – Лазарь лениво катал в пальцах шарик снега. – Рассекал на «Хаммере».

– Ну, конечно. «Хаммер» куда важнее того, что девчонку покусали. Да и про лагерь мы тоже знаем.

Шарик быстро рос в размерах – Лазарь возил им вдоль перил туда-сюда, чтобы набрать побольше снега.

– Ни черта вы не знаете. И до тех пор, пока лагерь и все прочее не имеют для нас никакого ясного значения, все, что там происходит, тоже никакого значения не имеет.

– Этот случай особенный для тебя, – многозначительно изрек Сенсор. – Ты, конечно, замкнутый эгоистичный придурок, но Игра есть Игра, а команда есть команда, и всегда так было. Но здесь все по-другому. Вот я и хочу выяснить – почему.

– У тебя богатая фантазия, выяснитель.

«Синдром мамочки в действии, и две подружки-хохотушки, дующие в уши», – закончил Лазарь уже мысленно.

– Может быть. Но впредь я пальцем о палец не ударю, если ты и дальше будешь играть в молчанку.

– Ладно, договорились. Завтра выложу все как на духу. А теперь рассказывай про сегодня.

Некоторое время Сенсор прикидывал в уме удовлетворительность ответа.

– Новость номер раз, – наконец сказал он. – Мы проверили квартиру четырнадцать. Если между бабулей – «божьим одуванчиком» и двухметровой гориллой с отвисшими гениталиями и есть что-то общее, то только в больном воображении девчонки. С начала девяностых там вообще никаких мужиков не проживало – мы проверили.

Почему-то эта информация Лазаря не удивила.

– Да, шизофрения – она такая.

После бегства из квартиры Яники Лазарь забыл о соседе, приняв его за обычную спайку. (Так называют мелкий психологический барьер, обусловленный временными обстоятельствами.) Сомнения, неуверенность в себе, мандраж ожидания, отупение от счастья – все это спайки. Чаще всего они не нуждаются в детальном разборе и со временем сами сходят на нет.

Все изменилось, когда Яника закатала рукав и показала след от укуса. Спайки не кусаются – это Матвей разъяснил сразу.

– Надо понять, что означает ее галлюцинация.

– Галлюцинации ничего не означают, – вздохнул Сенс. – Кроме того, что у нее крыша едет.

– Значит, будем надеяться, что ее галлюцинация что-то означает.