Она говорила, что мы красиво смотримся, снимая наше отражение в дорогих витринах для сторис. Подружки отсыпали ей сердечки. Она щелкала ответы, по-детски удерживая смартфон двумя руками, и улыбалась. Ямочки в уголках ее рта заводили меня с пол-оборота. Приходилось даже останавливаться посреди улицы, и делать вид, что меня очень заинтересовала витрина с какими-то жуткими куклами, изображающими сценку из жизни викторианской Англии. Кажется, там продавали чай.

Мы делали это, закрывшись в кабинке женского туалета в ЦУМе, не в силах дотерпеть до квартиры. Старались не шуметь – но в момент сброса напряжения она все равно стонала. Меня это заводило. Мне хотелось, чтобы нас кто-то услышал. Мы делали это глубокой ночью, под мостом в Нескучном саду. Мы делали это в парке Музеон, возле гротескных скульптур, удивленно глядящих на наши блестящие в лунном свете тела. Как-то мы летели в Сочи, в полупустом самолете. Кроме нас в ряду не было других пассажиров. Сразу после завтрака, когда расторопные стюардессы собрали подносы, она достала мой член из тесных джинсов, и забавлялась с ним, как с игрушкой. Когда по проходу кто-то шел в хвост самолета, в туалет, она прятала мой ствол под рубашкой, и мило улыбалась. Пассажиры округляли глаза, краснели и отводили взгляд – рубашка очень сильно оттопыривалась.

Это была подлинная страсть, и настоящее чувство. За близостью тел, за запахом, от которого сходишь с ума – следовала близость душ. Мы читали одни и те же книги, смотрели одни фильмы, слушали одну музыку. Я твердо поверил в будущее, где нас ждал большой просторный дом, и как минимум трое детенышей…

Дети. Теперь я понимаю, что это был первый звоночек. Как-то вечером, после бокала шампанского, она заявила, что не хочет детей. Не видит в них смысла. Жить нужно для себя, жизнь одна, глупо ее разменивать на жертвенность, не понятно во имя кого. «Маленькая она еще, – подумал тогда я, – нужно время, чтобы она поняла – как это здорово».

Через два месяца знакомства мы научились жить с нашей страстью. Наконец, поверили, что она никуда не улетучится в одночасье, что родник не иссякнет и жажда не пропадет. Появилось время для разговоров. Она начала расспрашивать про работу, про родителей… это было началом конца.

– Леша, а кем ты работаешь? Я никогда не видела тебя в костюме. Ты айтишник?

– Строителем, – улыбнулся я, не подозревая подвоха, – монтажник высотных конструкций. Почти альпинист. Интересная работа, да? Кто-то в горы лазит, и платит за это деньги. А мне платят за то, что лазаю я.

Катя слегка нахмурилась.

– Наверно, это такая эксклюзивная специальность, да? Мало кому хочется рисковать жизнью, – сказала она.

– Да не то чтобы, – я пожал плечами, – желающих всегда больше, чем есть рабочих мест. Приходится конкурировать. Зарабатывать репутацию.

– Репутация – это хорошо, – улыбнулась она, – а то я боялась, что ты какой-нибудь тренер из фитнеса. Или стриптизер.

Тогда я немного растерялся. Не мог сообразить – что плохого в том, чтобы быть фитнес-тренером? Как только перебрался в Москву, я хотел устроиться на эту должность. Но не хватило образования – в приличных местах требовали корочки. А в неприличных платили слишком мало. Можно было пойти учиться – но у меня не было ни времени, ни сбережений. Поначалу, первые два месяца, я проработал барменом. Деньги не плохие – но постоянно сбитый суточный ритм, и неприятные настойчивые предложения заставили меня быстро уйти. Стриптизер из меня бы точно не получился – теряюсь на публике. Из-за этого даже не смог нормально участвовать в соревнованиях по воркауту. Во дворе крутил любые элементы, без проблем, а на глазах у жюри безбожно лажал.