– Так, Жека, иди в свою палату и пошустрей, сейчас полы мыть будут, дела свои сделал?

– Да, я как раз иду в палату. А подскажите, где она?

– Иди в палату, потом с тобой поговорим.

– А что с Иваном?

– Иди говорю!

Идя по коридору дальше, этот же санитар меня окрикнул:

– Стой, куда ты, я ж сказал, ах да, забыл, вот твоя палата, пройдем. Вон там твоя кровать, все ложись и 2 часа никуда не выходи даже в туалет, ты туда же сходил?

– Да сходил.

– Все ложись и жди, можешь книжку почитать. Только к Ивану не лезь, а то разбудешь его, он кричать будет. Малевич ваш опять обоссытся, а вы жаловаться будете, что у вас тут воняет. Все, спи давай.

– А почему его зовут Малевич?

– Жека. блин, не отвлекай меня, всё ложись спи. Малевич, сука, еще раз на стене систему спасения нарисуешь, будешь весь день в связке лежать. Жека, потом поговорим.

Упав на кровать, я начал осматриваться: из приметного было только три человека в связке, двое из них спали, должно быть, один из них тот самый Иван, что с его точки виденья он меня спас, а так же седой старик, с виду вроде нормальный, только очень крустное у него лицо, и глаза будто смотрят в никуда. Я решил поговорить с ним, дабы отвлечь его от того, что его тяготило.

– А кто такой Малевич-то?

Старик все также с опущенной головой смотрел в пустоту и пошевелил лишь рукой, указав на соседнюю с ним кровать.

– А почему его зовут Малевич?

Старик медленно посмотрел на меня и сказал.

– Завязывай с этой ерундой.

– Просто расскажи, мне очень интересно.

Старик быстро встал, рыча как собака, подешёл ко мне и схатил меня за пижаму у горла, поднимая меня к себе. Глядяя в мои глаза, он с озлобленостью прокричал:

– Хватит меня донимать, оставь меня в покое!

В это же время кто-то из санитаров прокричал;

– Так, кто это Альберта Евгеньевича донимает, сейчас укол потставлю!

На секунду я заметил улыбку на его лице. Бросив меня, он отвернулся и принял ту позу, в которой он был до нашего с ним разговора: тот же взгляд и тоже лицо. Ко мне с довольным лицом подсел местный в пижаме и сказал:

– Ну, Малевич наш все выбраться отсюда хочет, ты ж постоянно все забываешь, вот я тебе это уже в пятый раз говорю. Он, как бы это покультурней выразится…. Ну вот сам скажи, чем тут пахнет?

– Дерьмом, мочей и кислотой какой-то.

– Вот как раз-таки, своим дерьмом этот художник рисует свои картины, которые, как он считает, его высвободят отсюда.

– В смысле?

– Ооо, узнаю Жеку, уже пятый такой разговор, и ничего не меняется. С твоей памятью хоть где-то есть стабильность, кроме нашей жрачки и постоянства местных картих из гав…, ну ты понял? Ну, например – он вчера нарисовал дом в надежде, что сможет там от санитаров прятаться, да не просто дом, а жена, мол, у него там есть, и она ему готовит пироги, да еще и с макоронной начинкой. Да, вот знаешь: его почему-то домой жена не впустила, он долго стучал в двери. Ну нарисованные, как ты понял! И расплакался, крича: «Впусти, жена, впусти, симпапулька дорогая! Это я, Сережа, а не Дядя Витя с пилой!» Жуть аж берет, правда?

– Ага, а что еще интересного было, расскажи.

– Ну вот, значит, он как-то пентаграмму нарисовал, пока все на обеде были.

– Все также из говна, видимо, больше нечем рисовать. Краски ведь нам тут не дают, а карандаши опасны – в глаз воткнем.

– Да, да, все было так на самом деле. Так вот, иду я с обеда в палату, а он в центре своей пентограммы на коленях стоит и говорит, будто видит кого-то: «Отдаю душу за пирог с макарошками», ну с начинкой, как ты понял, уж очень он их любил, и знаешь, что?

– Что?

– Вечером ему такой пирог и дали, правда, всем с рыбой, а вот ему с макарошками. Как так, не знаю, я вот после этого тоже у него поучиться хочу, только не свою душу отдать, а вот с другой палаты, например. Он вот вор, живет ворует, как чувствует опасность, что его ищут или засада там может быть, так он сразу сюда: припадки, мол, начались да панические атаки с галлюцинациями. Все все понимают, кто и что он, но отказать не могут, так как регламент работы. Для них он больной и нельзя ему отказать в помощи без обследования, так и держат пару раз в году здесь. Ну или Славку, наслаждающегося пассивной апатией, поверь, ему что ад, что оргия с мулатками близняшками – все одно. Да, Славка!