Она присела, тщательно расправив платье. Пустые ножны оставались на поясе намеком на то, что колдунья по-прежнему готова к бою, и отсутствие клинка только временное, случайное событие.

В исторических летописях можно было прочитать, что женщины знатных родов использовали фамильное лезвие только для того, чтобы вскрыть себе вены в безвыходной ситуации. Сохранить честь. Только никому ненужные друиды знали, кому могла достаться эта честь, кому была нужна такая мертвая честь. И вряд ли Шайла не расставалась с кинжалом именно для того, чтобы следовать всяким древним предрассудкам.

– Еще я слышал, в имении долго жил специалист по ножевому бою из Тира. Почему вы молчите?

Она спокойно продолжила разглаживать платье, внимательно изучая каждую темно-зеленую складку. Тишина в комнате готова была зазвенеть струнами пустоты. Шайла откинула голову на спинку кресла и, закрыв глаза, улыбнулась чему-то своему. Может быть, это были воспоминания, возможно, мысли о том, что ожидало ее впереди. Но сейчас с ней рядом находился тот, кто мог дать ответ.

– Нет, конечно. Шайла не писала тебе. Она получила такое же письмо. Может быть, и не совсем такое. Но в нем тоже говорилось о выборе. И я тоже получил послание подобного содержания. Без подписи.

Колдунья мгновенно очнулась, сжала подлокотники кресла.

– Ты тоже? И не сказал мне! Не сказал…

– Решение было принято. А вы, господин канцлер, легко ли вы приняли свое решение?

Его ответ прозвучал еле слышно:

– Мне было легче.

– Ах да, вы же влюбились.

Он влюбился? Но когда? В какой момент это произошло? И все его последующие поступки, все объяснялись только этим. Невозможно. Он влюбился. И что же?

В голосе итальянца можно было различить отдаленные раскаты грома.

– Мы не сможем вернуться в Академию, господин канцлер. Мы приняли свое решение и это решение…

– Теренцио, ты не имеешь права!

– Это решение оказалось неправильным. И теперь мир будет сходить с ума без нас.

Он влюбился. Нет, кажется, он пьян. Пьян настолько, что готов согласиться с этим словом. Он влюблен и сгорит в пламени ее волос. Сгорит не только он, сгорит весь окружающий мир. Сгорит все, что окружает ее. И это рыжее пламя, кажется, касалось его прямо сейчас. От этого пламени он бежал сюда, к этим людям. Но зря.

Даже пробыв здесь уже достаточно времени, Девона не могла бы с уверенностью сказать, нравилось ли ей в этом зале. Он чем-то походил на университетскую аудиторию, только был меньше и с огромными книжными шкафами, скрывающими стены.

«Кто-нибудь хоть иногда касается этих фолиантов?» Сквозь пыльное стекло просматривалось полустертое золотое теснение на зеленых и черных обложках, может быть, сделанных из настоящей кожи.

Погрузиться в просмотр этих раритетов возможно было бы интереснее и полезнее чем выслушивать выступления молодых сторонников произошедшей революции. Того что эти люди называли революцией.

Пламенные речи, призывы с распростертыми руками и бешеная овация после слов «Свобода, равенство, братство» по неизвестной причине навевали странную грусть. «Кино и немцы». Слова из былой жизни лучше всего могли характеризовать происходящее перед ней действо.

Стихи, которые читал молодой человек с забинтованной головой, были совсем неплохи. И слушавшие его люди в модных дорогих костюмах замерли и затаили дыхание, а спустя мгновение разразились овациями и заключили поэта в кольцо рук и восторженных возгласов.

Дана провела пальцем по пыльному стеклу. Смешная рожица позволила вернуться к далеким воспоминаниям. Почти исчезнувшим, подернутым дымкой тумана, но таким прекрасным.