Дожевав яблоко, Константин принялся за сладкую грушу.

– Выскочил из толпы, что образовалась при входе в вокзал, заметил сотрудника милиции в белой тужурке и припустил за ним, – проговорил он с набитым ртом. – Догнал в начале Каланчевской; он уже, бедолага, выдыхался. На ходу представился, предложил помощь…

Через распахнутые рамы окон в чистую, светлую палату долетали звуки из внутреннего дворика больницы: шорох листвы высоких берез, пение птиц, скрип колес каталок и зычный голос сестры-хозяйки, недосчитавшейся какого-то ведра. Из палаты не было видно оживленных московских улиц, да и шум автомобилей сюда не доносился. Потому создавалось впечатление, будто не больничка это, а санаторий и находится он не в центре огромной столицы, а далеко за городом на краю березовой рощи.

– …Значит, Большая Спасская преступника не заинтересовала? – переспросил Егоров.

Рот был снова занят, и Костя помотал головой.

– Побежал прямо до Грохольского?

– Угу.

– А с Грохольского шмыгнул во Второй Коптельский?

– Точно, – молодой лейтенант наконец прожевал грушу. – Нырнул туда и метрах в пятидесяти затаился за кустами сирени.

– А почему дальше не побежал, как считаешь?

– Устал. Милиционер тоже еле дышал и дальше бежать не мог. Даже у меня дыхание сбилось, хоть я и не курю.

– Убедительно, – кивнул Васильков, достал блокнот и попросил: – Набросай-ка нам, братец, его портрет. И как можно подробнее.

Вытирая казенным полотенцем сладкий сок с ладоней, Костя принялся описывать внешность стрекулиста с саквояжем. Нескладная фигура получила самую обширную и подробную характеристику. А вот лица преступника он вблизи не видел, поэтому обошелся лишь общими фразами: «Волосы темные средней длины, лицо вытянутое с большим носом, уши немного оттопыренные, голова яйцеобразная на тонкой и длинной шее…»

Получив полную информацию из первых рук, оперативники вернулись в управление. Васильков с записанным словесным портретом преступника сразу отправился к штатному художнику – Карпову Науму Лазаревичу, кабинет которого находился в дальнем закутке первого этажа, по соседству с технической экспертизой. Карпов около часа пыхтел папиросами над блокнотом и листами ватмана, покуда не выдал три портретных рисунка.

– Держи, Александр Иванович, – пробасил он. – Соблюдены все пункты описания. Должен быть похож.

Поблагодарив художника, Александр вернулся в рабочий кабинет. Показав коллегам работы Карпова, он передал их фотографу Горшене. И еще через два часа в распоряжении оперативников оказались полтора десятка фотографий карманного размера.

Остаток дня сотрудники оперативно-розыскной группы просидели в кабинете, ломая головы над планом дальнейших действий.

Первым делом они составили список поездов, прибывших на Ленинградский вокзал или отправлявшихся с него в районе полудня тринадцатого августа. Список вышел коротким – всего-то два пассажирских поезда. Один состав отходил в Ленинград, другой через несколько минут прибыл из Великого Новгорода.

– Я так думаю, братцы-товарищи, что этот тип мог провожать кого-то в ленинградском направлении. А мог и приехать в Москву на новгородском поезде, – предположил Старцев, расхаживая по рабочему кабинету и постукивая тростью по паркету. – Одно из двух, и третьего, как говорится, не дано.

– Согласен, – отозвался Егоров.

– А вариант случайного пребывания на вокзале? – засомневался Бойко.

– В каком смысле случайного? – не понял Иван Харитонович. – Это ж не проходной двор – в одну калитку зашел, в другую вышел.

– Нет, я не об этом. Он же мог, проходя мимо по Комсомольской площади, забежать в вокзал с целью посещения общественного туалета. Или, скажем, буфета – чаю выпить, папирос или спичек прикупить.