Притормозили у церкви, Людмила направляется к Храму. «А в храм с ним не зайти, хотя душу всё так и тянет заглянуть вглубь, примета такая, когда твоя жизнь – в грехе… двери храма закрыты, закрытые они, когда я у дверей с ним».

Людмила уходит, останавливается у придорожного магазина, приобретает немного молока и яиц у престарелых бабулек, торговавших неподалеку в закутке, у стен продуктового магазина, в который тот час входит Владимир, для закупки провизии, а также за парой четвертинок коньячных, фунфыриков.

После закупок они продолжили путь, по грунтовой дороге, сворачивающей в сторону утопающих в зелени дачных улиц, посматривая из автомобиля, съезжающего по покатой развилине. Пока не достигли конторки охранника, а там мужчины обменялись приветствиями, после того как, шлагбаум был поднят, они тронулись и поехали прямо.

На втором перекрёстке машина свернула, в проулке продолжая движение вверх, пока не показались крайние из частных владений.

Двухэтажный деревянный сруб красовался за невысоким заборам, поодаль в метрах пяти от него из небольших блоков две постройки, со всеми удобствами внутри них; кухней, ванной комнатой и санузлом, все строения на территории, где аккуратно подстрижен газон.

Дом напротив берёзовой рощи был в окруженье берёз, невысоких сосёнок, дубовых деревьев и никакого подобия сада, деревья шелестели листвой, создавая прохладу. Левее дома, замыкавшего цепь дачных строений с лепечущими через тропу берёзовым лесом, раскинулось поле, пестрящее разнотравьем и луговыми цветами: Иван чая, васильков и ромашек.

Владимир, вышел из авто и без всякого приглашения в адрес Людмилы, направился в деревянный сруб дома, идёт словно не замечая её. И только, стоило ей отойти в кусты, как у себя за спиной, слышит декламацию стихов классика, стихотворных строк неизвестных широкой публике: «что-то о том…, как женщина мочится под берёзами…».

Что поделать, наверно от поездки мозги у него расплавились окончательно или требуется срочно срочная помощь…, или накатить коньяку?» – затем, минуя калитку в размышлении о таковой, она последовала за хозяином дачи к небольшому строению, отдельного блока кухни.

– Знаешь, я думаю, хорошо бы, вынести стол поближе вон, к той высокой берёзе, здесь так мило и прохлада в тени, а всё ж таки, солнце не переставая палит.

– Хорошо, занимайся, – распорядился Владимир, направляясь к одному из хозяйственных блоков, – мне нужно включить электричество, воду, – при этом, указывая жестом руки и, повернувшись в сторону кухни, он заключил – расставь потом всё в холодильник.

– Да, – «Это ли поступки офицера? – размышляла она. – Да уж…, возраст говорит сам за себя, обслуживайте его, сервируйте столы, что значит, человек не военный, а корпящий в каком-то НИИ, что и сказать, ну и ну, научный сотрудник».

Через полчаса под кроной тенистых деревьев, где обдувал ветерок, расположившись в плетёном кресле, Людмила с упоением слушала пение птиц. На шаг от неё у крыльца, среди лучистых садовых цветов жужжа, кружились редкие пчёлы и каждая, была сама по себе, порхая с цветка на цветок, собирая сладкий нектар, бархатистые насекомые находились по близости в хрупкой гармонии с ней, не мешая друг другу.

– Так ты идёшь? – взяв в руки бокал, – поинтересовалась Людмила, наполняя Рислингом пузатый бокал, пригубив кисловатый напиток, ощутив, как куда-то исчезли вопросы, теребящие мысли; о незавидной, стало быть, роли: «А Вы, поди, кто?»

И это само копание, так свойственное обладателю русской души, уже перестало терзать, гуль и оно, словно скрылось в кустах за стволом одинокой берёзы. Чувствуя, как улетучилось напряжение…, хотелось просто сидеть, дышать, внимая звукам; жужжанию, пению и стрекотанию. Чу, и…, взмахнув крылом, чёрный дрозд полетел с ветви на ветвь.