При этом он выполнял задания партии по пропаганде среди солдат в войсках на турецком (в Западной Армении) и персидском фронтах, где познакомился и сблизился с С. М. Городецким. Поэт вспоминал:
Февральская революция застала меня в Персии. Там в обстановке отступающего нашего фронта я познакомился и сдружился с большевиками – доктором С. М. Кедровым и ревизором Б. Е. Этингофом. Они меня и ласково, и сурово вводили в круг идей, которыми я сейчас живу. Впечатления тех дней отражены в моем романе «Алый смерч»51.
В письме к Б. Е. Этингофу С. М. Городецкий вспоминал:
Вот я вижу тебя улыбающимся скептиком. Что вызывало твой скептицизм? Неверие в беспомощность всех этих союзов городов и земских союзов, которыми московская и тифлисская буржуазия припудривала свое участие в истреблении людей с помощью военной машины <…> А ты меня спрашивал: – А для кого ты хочешь брать Царьград? Этим язвенным вопросом ты отслоил меня от прошлого и помог мне обратить свой талант к будущему. Это была осень шестнадцатого года. Ты помнишь эти сады Семирамиды, где мы с тобой карабкались над бездной, чтоб обласкать русскими руками клинописные надписи Аргишти второго, и где однажды я застал тебя, – еще не доверяющего мне – в тайной беседе с солдатами, которым ты, должно быть, рассказывал то же, что и мне, о тайнах марксистского познания человеческой судьбы, и в том числе моей – поэта, жаждущего взять Царьград, и тебя, свеженького беглеца из Тифлисской тюрьмы. <…> Кажется, я не ошибусь, если скажу, что Борис Евгеньевич Этингоф был первым, кто кратко и умно показал мне бездну, над которой стояла русская интеллигенция в своей некоторой части, не успособившейся понять историческое величие большевизма. И когда через год, уже в Урмии, в Персии, где под вой шакалов мы узнали о Февральской революции, ты, ставя горьковский вопрос передо мной – с кем же ты? – нарисовал карикатуру на меня в склоненной позе над поверженными порфирами и коронами – и спросил меня, помещу ли я эту карикатуру в издаваемом мною на стеклографе журнальчике «Шерифханский пересмешник» – я ответил тебе делом, поместив эту карикатуру на себя в своем журнале52.
Б. Е. Этингоф послужил прототипом для образа большевика и фельдшера Цивеса в романе С. М. Городецкого «Алый смерч»:
<…> Цивес чувствовал себя очень неплохо и ежеминутно восторгался красотами природы <…> – Нет! – прорезал железный грохот голос Цивеса, – ждать мы не будем! Мы начнем, а западный пролетариат подтянется. Мы уже начали, а если б не война… <…> Революция неизбежна! <…> Посредине, на операционном столе сидел лохматый Цивес <…> На нем была грязная шинель. Огромный термос, как всегда, болтался на одном боку, на другом маузер в деревянном футляре, на спине свисала походная фельдшерская сумка. Широкоскулое обветренное лицо хитро улыбалось, черные глаза быстро обводили присутствующих, заскорузлая рука ежеминутно ковыряла чернильным карандашом в широко разинутом рту, отчего губы уже залиловели. Речь его лилась громко53.
Поэт также написал стихотворение на смерть Б. Е. Этингофа, где вновь обратился к воспоминаниям о турецком и персидском фронтах54.
В 1917 г. после Февральской революции Б. Е. Этингоф вошел в состав Тифлисского районного комитета партии, был избран в Тифлисскую городскую думу и работал членом редколлегии газеты «Кавказский рабочий». Об этом также вспоминал и С. М. Городецкий:
В том же семнадцатом году, когда я, опоздав в отступлении, тем самым спас тебя от шамхорского побоища, устроенного грузинскими меньшевиками русским большевикам, попал в Тифлис, я встречался с тобой в редакции «Кавказского рабочего»