Словом, Гаврилов был доволен, зарплата капала, и гонорары начислялись. А что еще нужно, если больше ничего не хотеть?

Хотеть Саша все-таки попытался, года два назад честно сел за роман. Оказалось, занятие долгое, нудное и тягучее. Еще не добравшись до половины, уже хочется объявить его повестью, благополучно закруглить и пожинать лавры. Так он и сделал, писал роман, написал повесть, вот только в последнем пункте, когда – пожинать, вышла заминка. Приятели-журналисты похлопали его по плечу и с удовольствием выпили по такому поводу. Молодец, Санек, не просто рассказ, а сразу целая повесть, изрек, помнится, Мишка Бломберг, сам когда-то писавший хорошие стихи.

С литературной точки зрения похвала друга Мишки показалась ему несколько сомнительной.

– Может, повесть стоит все-таки в роман развернуть? – спросил Саша.

– Пожалуй, не стоит, – серьезно ответил Бломберг, подумав над кружкой пива.

– А может, надо дать вторую сюжетную линию?..

– Убрав первую?

– Нет, ну почему сразу – убрав?..

– Тогда не надо, – сказал ехидный, как змея, Бломберг.

Издатели даже по плечу не хлопали и издавать его решительно не обещали. Потом, когда остыл, Саша сам понял, что повесть получилась, мягко говоря, плохая, но в тот момент за нее было обидно. За себя – еще больше.

– Скажи честно, неужели тебе нравится твоя работа? – как-то спросил его Иннокентий, хранитель идола. Потом, в Ващере, они много и подолгу беседовали с хранителем. Пожалуй, ничем больше не занимались, кроме как разговаривали обо всем сразу. Самое странное, что он их так хорошо запомнил, эти беседы, прокручивал в памяти, как запись в магнитофоне…

– А что? Прикольно местами, – ответил Саша.

– Чего прикольного? – недоумевал хранитель. – В ваших «Экспресс-фактах» в каждом слове вранье.

– Максимум через слово, – заметил Саша. – В предлогах и местоимениях соврать трудно. А предлогов и местоимений в наших текстах много. Равно как и вводных до бесконечности предложений. Пишем-то для особо тупых. По крайней мере, так считает наше особо острое руководство.

– Вот и я говорю.

– А я не спорю… Зато деньги платят.

– Такие большие?

– Да нет, какие там большие, – сознался Саша. – По здешним меркам, наверное, ничего, а для Москвы – средненькие. Скорее – ниже среднего.

– Тогда зачем?

– Привык, наверное. Где-то работать, чего-то получать и делать вид, что все хорошо. В том смысле, что могло быть и хуже. Знаешь, – рассказал Саша, – меня иногда спрашивает кое-кто из знакомых, мол, Александр, вы же приличный человек, как вы могли написать такую херню?

– А ты что?

– А я отвечаю. Мол, вы же тоже приличные люди.

И как вы могли все это читать?

– Забавно…

– Обхохочешься, – подтвердил Саша. – В конце концов, кто придумал, что журналистика – вторая древнейшая профессия наравне с проституцией? Сами журналисты и придумали. А раз придумали – остается только соответствовать. Многим нравится, между прочим, когда их имеют. Все по Фрейду, да еще и за деньги.

Иннокентий блеснул очками в свете костра и с удовольствием почесал маленькую, подстриженную клинышком бородку.

– Вот ты мне скажи откровенно и положа руку на сердце, сам-то как про себя думаешь, ты – хороший журналист?

– Не хуже других, – неопределенно ответил Саша.

– А точнее?

– Ничего, профессиональный, – еще раз подтвердил Саша квалификацию.

– Ну а все-таки? Ты не обижайся, что я спрашиваю, я же не просто из любопытства.

– Я понимаю… Наверное, не слишком хороший, раз докатился до «желтой» прессы, – честно признался Саша.

– Не было выбора?

– Тогда казалось, что нет.

– Как ты думаешь, – неожиданно спросил Иннокентий, – почему детство все-таки называют самой счастливой порой? Не задумывался об этом?