Потом мы с матерью смотрели «Звуки музыки». Из-за рекламы он шел больше четырех часов. Мать подпевала Джули Эндрюс: «Ребенком сделала, наверно, я добро». Она сказала, что, скорее всего, тоже сделала добро, но когда ребенком была я, поскольку из меня вышел толк.

А мое внимание привлекла песня монашек: «Решишь ли ты проблему наподобие Марии?» Можно было подумать, будто Мария – это и есть их проблема, что это – эвфемизм.

Мать перечитывала «Анну Каренину». По ее словам, «Каренина» – о том, что на свете есть два типа мужчин – те, которые очень любят женщин (Вронский, Облонский), и те, которые не очень (Лёвин). Вронский поначалу помог Анне повысить самооценку, поскольку очень любил женщин, но при этом ее он любил недостаточно и ей пришлось свести счеты с жизнью. Лёвин же, напротив, казался нелепым, скучным, занудливым, сельское хозяйство ему было важнее Китти, но зато он более надежный партнер, поскольку в глубине души женщин любит не очень сильно. То есть Анна сделала неверный выбор, а Китти – верный. Вот что думала мать по поводу смысла «Анны Карениной».

В Нью-Йорк я добралась поездом и отправилась посмотреть елку в Рокфеллеровском центре – предмет, который, в отличие от ослика сестер Оливери, видели миллионы людей. Потом в Музее современного искусства я разглядывала советские пропагандистские плакаты. На одном изображалась железная дорога под названием Турксиб и какие-то люди тюркской внешности, чьи головы, по всей видимости, переезжал поезд. Мне стало любопытно, у какого из этих двух предметов за всю их историю набралось больше зрителей – у елки или у плаката?

Итоговые экзамены мы сдавали не до каникул, а после. Все, кто посещал семинары или языковые занятия, должны были приехать в кампус на сессию, начинавшуюся второго января. Мать негодовала и сожалела, что у меня такие короткие каникулы, но мне, пожалуй, хотелось вернуться.

В начале января атмосфера в поезде кардинально отличалась от середины декабря. В декабре там ехало полно студентов: студентов, свернувшихся калачиком в позе зародыша, студентов, сидящих скрестив ноги, на полу, студентов со всеми своими студенческими аксессуарами: спальники, гитары, графические калькуляторы, сэндвичи, состоящие на 99 процентов из латука, «викинговская» «Антология Юнга». Я слушала плеер и читала «Отца Горио». Бывший владелец книжки Брайан Кеннеди методично подчеркивал предложения, которые мне казались самыми бессмысленными и бессвязными во всем тексте. Слава богу, я не влюблена в Брайана Кеннеди и не страдаю манией расшифровки его мыслей.

В январе пассажиры малочисленнее, старше и трезвее. Я подумала о превращении ребенка в старика. Загадка сфинкса. Не такая уж и сложная. В Коннектикуте легкий снежок перешел в снегопад, он быстрыми волнами опускался ниже и ниже, словно веки ночного вахтера. Я отправилась в вагон-ресторан, где окна побольше. Там пахло кофе – запах стремления к осознанности. В одной кабине человек в костюме уплетал слойку. В другой сидели три девушки и занимались.

– Селин, привет! – сказал одна из девушек, и я узнала в них Светлану, Ферн и Валери. Увидев их рядом, я обратила внимание, насколько голова у Светланы больше, чем у ее соседок. Меня вообще удивляло, что одни люди физически крупнее других.

– Обычно я возвращаюсь на шаттле, – сказала Светлана. Под «шаттлом», очевидно, подразумевался самолет. – А сейчас я думаю, что теперь всегда буду ездить поездом, здесь так спокойно, – продолжала она. – Стыдно сказать, но полеты внушают мне ужас, даже если лететь всего час.

Мы побеседовали о предстоящей сессии. У нас со Светланой были занятия по русскому, а у Валери – семинар по физике, у того самого нобелевского лауреата, который заставляет мыть лабораторное оборудование.