– Не знаю, – тихо ответил волк, не оборачиваясь. Мне показалось, что в его голосе звучал страх, но я запретила себе думать об этом. – Мы вошли в лес после полуночи и идем довольно долго. Уже должно было начать светать. Но за этими тучами ничего не видно. Если они так и будут лежать брюхом на деревьях, утро мы просто не увидим.

Я вздрогнула – так зловеще прозвучала его фраза.

Запах болота усиливался. На тропе начали появляться мелкие черные лужицы, похожие на следы огромного зверя. Деревья вокруг мельчали, вскоре от непроходимой лесной чащи остались только чахлые изуродованные сосны, жалкие и облезлые. Вдоль тропы сплошным ковром стелилась бурая колючая трава, едва покачивающая осыпавшимися соцветиями, кое-где поднимались серые колоски осоки.

– Снова топь, – сквозь зубы выдохнула я, старательно отгоняя от себя воспоминания о жабе-переростке, хозяине болота. Но то, лесное маленькое болото, где мы столкнулись, ничем не походило на эту трясину. Здесь не было ни ягод, ни спокойных бочагов стоячей воды, ни мелких цветов. Только гниль и тлен.

Под ногами чавкало, земля проседала, и каждый след быстро наполнялся водой. Я облизала губы – меня мучила жажда, но я предпочла бы умереть, чем напиться этой черной гнилой воды: слишком явно, слишком отчетливо ощущалось исходящее от нее зло. Хорошо, если, попробовав ее, я всего лишь превращусь в козленочка, но что-то мне подсказывало, что испившего болотной воды ждет участь несоизмеримо хуже.

От трясины поднимался густой туман, белесый, не колдовской, но настолько густой, что уже на расстоянии вытянутой руки рассмотреть что-то было затруднительно. Силуэт волка скорее угадывался по смутному пятну впереди. Зато болотные огоньки, синие и зеленые, торжественно плыли над топью, словно свечи в руках покойников. Мне даже на миг показалось, что в пелене тумана колышутся бледные тени утопленников.

Я поспешила отвести глаза и тут же пожалела об этом. Сквозь зыбкую топь проступали лица мертвецов, нетронутые разложением, но мумифицировавшиеся – почерневшая кожа плотно облегала скелет, сквозь воду виднелись размытые очертания одежды и украшений. Глаза у всех были открыты, и мне казалось, что они пристально следят за нами. «И ты тоже уснешь в трясине, – читалось в их выжидающих безучастных взглядах, – и ты тоже».

Болотная трава стелилась по тропе, пыталась схватить за сапоги, оплести, утянуть в топь. Я шла как цапля, высоко задирая ноги. Глаза привыкли к мраку и легко различали снующих по тропе насекомых: и огромных мокриц, и медлительных двухвосток, и крупных лоснящихся многоножек. Я всегда относилась к насекомым спокойно, ни тараканов, ни пауков не боялась; но эти вызывали почти инстинктивное омерзение, даже наступать на них было противно.

За пазухой что-то зачесалось, неприятно шевельнулось, словно мелкие лапки пробежали по коже. Предчувствуя очередную неприятность, я остановилась и попыталась выудить источник раздражения, но только коснулась чего-то толстого и скользкого, сразу вывернувшегося из-под пальцев.

Взвизгнув от омерзения, я едва не бросилась стягивать с себя рубаху. Посох в руках мешал, и я машинально отшвырнула его на землю, здоровой рукой вцепилась в ворот.

– Что случилось? – тут же подоспел взволнованный волк, обшаривая цепким взглядом тропу в поиске чудищ. Вот только чудище уже переползло мне на спину, и я не могла его достать – только поскуливать от омерзения, ощущая, как скользкая тварь ощупывает усиками кожу. Под немыслимым углом извернув руку, я все-таки дотянулась до нее кончиками пальцев, выгнулась дугой, отросшими ногтями зацепила скользкую тварь и рывком вытащила ее из-под рубахи.