Встал начальственный мужчина в очках без оправы и с гривой седых волос – и вправду львиных. Покровительственно склонил голову, поправил полосатый галстук и сел обратно.

– С Девой вы знакомы уже хорошо. Не знаю, что бы делала наша квартира без обожаемой Гортензии Гермогеновны. Как вы уже заметили, строга и властолюбива, но сердце у нее добрейшее. Ей по плечу любое дело, она – координатор, управитель и мать родная в одном лице…

Гортензия Гермогеновна пошла от удовольствия пятнами. Она заулыбалась; аттестация, данная ей Дмитрием Нилычем, растопила кажущийся лед ее души. Неокесарийский тем временем перешел к Весам:

– Альберт олицетворяет октябрь, и довольно неплохо с этим справляется. Порой его заносит, бросает из крайности в крайность, но так ведь и должно обстоять дело с мятущейся, неуверенной душой, где чаши находятся в неустойчивом равновесии.

Альберт Александру Терентьевичу не понравился. Опасный тип: запавшие глазки, широкие скулы, злая физиономия; татуированные руки – в беспрестанном возбужденном движении. Явно уголовная наружность; такому скажешь слово поперек – и заработаешь шило в брюхо. Неокесарийский сделал паузу и притворно взялся за сердце:

– Каждому Раку свойственно трепетать перед Скорпионом… И я трепещу, не в силах противостоять чарам этой женщины. Анна Леонтьевна, повторю в сотый раз – я ваш раб до последнего вздоха…

– Ловлю на слове, – лукаво отозвалась сухая царственная старушка, одетая крайне бедно, но исключительно опрятно. Она повернула к Клятову свое умное, интеллигентное личико и доброжелательно кивнула.

– Редкая женщина, – вздохнул Дмитрий Нилыч, прикрывая глаза и даже чуть раскачиваясь от полноты чувств. Он очень правдоподобно изображал желание подольше задержаться на Скорпионе и медлил с продолжением. Но вот он столь же достоверно изобразил внутреннее усилие и представил Стрельца: – Господин Комар. Великолепный случай совпадения фамилии и сущности. Жалит – то бишь стреляет – всех без разбора. Непоседливый, неугомонный, острый на язык, энергичный… и даже затрудняюсь определить, какой еще. Тоже прошу любить и жаловать.

С места вскочил маленький тощий мужчина лет тридцати, который действительно смахивал на некое проворное, хищное насекомое. Помахав Александру Терентьевичу издалека, он плюхнулся на стул и подложил себе в тарелку кроваво-красного мяса. У Клятова уже рябило в глазах, он превратился в заводную куклу и перестал отвечать на приветствия – только моргал, дожидаясь вожделенного алкогольного момента. Неокесарийский уловил его настроение и произнес сочувственно:

– Я вижу, вы утомились. Но осталось совсем чуть-чуть, еще трое – тем более, что один из них в представлении не нуждается. Я позволю себе перескочить через одну фигуру и сразу назвать человека февраля: это Андреев. Вольный Водолей, чистый, вездесущий добрый дух, который веет, где захочет, и всюду находит друзей. Вы бы видели его записную книжку – в ней места живого нет…

– Будет вам, Дмитрий Нилыч, – смутился Андреев. – Через край берете. Хватит про меня, давайте март с январем – и конец процедуре.

– Слушаюсь, – поклонился Неокесарийский, выбросил руку и провозгласил: – Господин Козерог, он же Илья Кремезной. Гений. Правда, гений, я ничуть не преувеличиваю. Ученый. Математик. Теоретик. Доцент. В будущем – академик, в этом можно не сомневаться. Своим упорством и трудолюбием способен скалу стереть в порошок.

Лица и закуски свободно плавали перед очами Александра Терентьевича. Не без труда он различил Козерога – скромного лысоватого очкарика, пившего один лимонад и евшего совсем немного. Илья Кремезной – погруженный, видимо, в какие-то математические мысли – не удосужился взглянуть на Клятова, и формальный кивок был адресован, скорее, тарелке с крохотным кусочком заливной рыбы. Дмитрий Нилыч снова вздохнул и с облегчением молвил: