Совместная – и последняя – поездка Адорно и Кракау-эра на юг состоялась после долгих неурядиц. Наконец Адорно телеграфировал: «БУДУ ГЕНУЕ МИРАМАРЕ СРЕДУ ВЕЧЕРОМ – ТЕДДИ»>25. После встречи с Беньямином в Неаполе друзья продолжили путь на Капри и в Позитано. Здесь Зон-Ретель познакомился с Адорно и Кракауэром и впервые узнал об Институте социальных исследований, основанном в 1924 году во Франции.
Адорно в своей миниатюре «Рыбак Спадаро» описывает каприйца в красной шапке, ветхой накидке, с окладистой бородой, который дружески болтал с Лениным>26.
Кракауэру Позитано не особенно приглянулся. Поросшие кустарником руины, как бы возвратившиеся в лоно природы, виделись ему «отвратительным конгломератом»: «Ужас не покидает цивилизованный рассудок», а «осыпающиеся проломы так и втягивают в себя <…>. Каким-то колдовством веет от этого места»>27, олицетворяющего «Швабинг и Аскону» для «молодых бонвиванов обоих полов»>28.
Всяческие «призраки, богема, люди разной степени неопределённости»>29, «показушные вертопрахи», «изгои», «конченые личности» и «ожившие мертвецы»>30 – все эти персонажи в его глазах выглядели как победители, отхватившие какой-то приз.
Такие деревни, как Позитано, или города, как Неаполь, досконально исследованные кошками и почтальонами, простому любящему взгляду пришельца предстают как «чудовищные конгломераты»>31: сближение имеет свои границы. Беньямин остановился как раз перед ними, когда вступил в «колючий лес остроугольных лунных теней» между руинами домов в Позитано и подошёл близко к «магическому кругу»>32. Умолчать о границах – значит сотворить из деревни буколическую идиллию, прорвать их силой – не значит от них освободиться. Клавель попытался усмирить этот хаос архитектонической тотальностью сотворённого им мира коридоров и пещер. Но от этого он сделался не «владыкой вселенной», как изготовитель сливок из рассказа Зон-Ретеля «Транспортная пробка на Виа Кьяя» (с. 33 наст, изд.), а превратился в одержимого, застрявшего внутри своей паутины, которую так и не успел доплести до конца: работая над планом по возведению или, лучше сказать, пытаясь угнездить в нужном месте «последний» яйцевидный купол, он остановил жизнь собственной рукой.
Итальянская пекарня. 1910-е
Тому же незатейливо любящему взгляду Неаполь видится бурлящей красочной жизнью, дающей проникнуть в бездну без особого риска – покуда человек уверен, что в порту его поджидает корабль на Капри или Позитано: «Легко любить Неаполь с моря»>33.
Пекари Неаполя. Ок. 1904. Фото Уильяма Германа Рау
Чтобы разомкнуть «магический круг», заключающий сокрытое, чтобы вступить в него через «незримую дверь», «тайные врата для посвящённого»>34, потребен критический взгляд. Всё, написанное Беньямином о Неаполе>35, а также три новеллы Зон-Ретеля, помещённые в этой книге, обличают именно такое приближение к этому городу.
Рассказ Беньямина разворачивается на фоне раскалённого города, лишённого покоя и тени, города, чей поначалу непроницаемый хаос отнял много времени у Беньямина с его «исключительно индуктивным способом»>36 ознакомления с новыми местами. «Скалистый» город, лабиринт без спасительного центра, окрашенный серым: «красный цвет, или охра, здесь – серый; белый цвет – тоже серый. И совсем серым всё это выглядит на фоне неба и моря»>37.
Общество, координирующей основой которого является товарный обмен, столь же мало готово терпеть выходки и эксцессы, как и разного рода отклонения. Неаполь его к этому вынуждает: «Бедность вызывает растяжимость границ»>38. Замкнутая система была прорвана. «Пористость… закон этой жизни»