– Здорово! Ну, а другая цель какая?

– Попробуй угадать, – посоветовал я, пряча глаза.

– Я не телепат.

– Знаю, но… – Я замялся, не представляя, какие слова подобрать. – Фуми-нэ всегда мечтала накопить денег и пройти…

– Операцию по смене пола?

Я удивился тому, как просто Мияко об этом сказала.

– Да, что-то подобное, – пробурчал я. – Ради этого Фуми-нэ еще и на ночную работу устроилась.

– Чем она занимается?

Об том я тоже распространяться не планировал, но слова уже сорвались с языка:

– Фуми-нэ – хостес.

– Ясно, – тихо проговорила Мияко. – Что же, она очень красивая и обаятельная. Уверена, у нее много клиентов.

Я посмотрел прямо на Мияко: ясные, лучистые глаза блестели.

– Ты тоже очень красивая.

– Ну, не надо меня утешать! – засмеялась Мияко.

– Я не для этого так сказал.

Мияко густо покраснела. Фотографии она разбирала машинально и чуть не уронила рамочное стекло.

– Осторожнее! – сказал я, тайком обрадовавшись.

– Ничего страшного, – отмахнулась Мия ко. – Так Фуми-нэ близка к достижению своей второй цели?

– Точно не знаю. За столько лет она должна была скопить достаточно, даже с учетом украденного экс-бойфрендом. Порой я гадаю: почему она не исполнит свой план? Но деньги для нас – тема болезненная, поэтому спросить я не решаюсь.

Мияко наложила фотографию на раму:

– А вдруг Фуми-нэ хочет оставить все как есть? Вдруг она поняла, что идеальна и без операций?

Мияко вновь огорошила меня своими рассуждениями. Как человек, знакомый с моей сестрой лишь неделю, может так здорово ее пони мать? Со стороны Мияко казалась грубоватой и бесцеремонной, я никогда не подумал бы, что в душе у нее столько сострадания. Я гадал, как она стала такой и суждено ли мне это узнать.

Ржавые велосипеды Кендзи так и стояли в студии, но выглядели куда хуже, чем в день, когда к нам впервые пришла Мияко.

Велосипеды не на замке, через забор перепрыгнуть элементарно – я подумал о том, какой конец их ожидает. Их украдут или они сами собой рассыплются? Когда-то они были очень хорошими, но, оставленные на милость стихий, потеряли вид. Впрочем, меня эти велосипеды успокаивали – они отражали ход времени и доказывали, что в итоге ничто не вечно.

– Рю, не сиди там без дела! – крикнула сестра из кабинета. – Помоги мне перебрать те картины.

Я поднялся и ослабил галстук:

– Что именно ты ищешь?

– Картины Мияко.

В горле встал комок.

– Зачем они тебе?

– Ну, не знаю, – ответила Фуми. – Просто хочу посмотреть. Так ты поможешь?

Я повесил пиджак на спинку стула и вошел в тесный, отгороженный хлипкими пластиковыми перегородками кабинет. В углу стоял стул, с одной стороны – стол с двумя складными стульями, повернутыми лицом к лицу, с другой – высокая стопка картин. К ней я и подошел, чтобы помочь сестре перебрать картины. В основном там были ее работы, но попалось и несколько моих.

– Когда ты вот эту написал? – спросила Фуми, откладывая одну картину в сторону. – Не помню ее.

Я глянул ей через плечо. На картине была луговая клубника теплым летним днем. Бескрайний луг с красной спелой клубникой, и больше ничего… У меня аж сердце заболело.

– Рюсэй, она прекрасна! Откуда взялась задумка?

– Из календаря, – соврал я, не желая признавать, что изобразил Мияко, точнее, аромат ее волос, ее шампуня, название которого так и не выяснил.

Пару месяцев назад я наведался в супермаркет и перенюхал весь имевшийся в продаже шампунь – наверное, из желания отыскать хоть кусочек Мияко. Увы, ничего похожего не попалось.

Пока запах я помнил четко. Но что случится потом? Он начнет выветриваться из памяти, пока не забудется окончательно? Воспоминания о нем деформируются и рассыплются, как ржавые велосипеды?