Старик медленно выпрямился и поднял взгляд к потолку:
– Азраил! Савухар! Гедона! – громко, неожиданно сильным голосом, прокричал он.
– Астарта! Ремаха! Бероэс! Я, Иерарх и Посредник, именем Халдеи и Вавилона взываю к Вам и вызываю Вас.
– Азраил! Савухар! Гедона!
– Астарта! Ремаха! Бероэс! Покиньте мертвых и придите к живым! Заклинаю вас девятью заклятьями Халдеи! – старик уже кричал, корчась в судорогах и брызжа слюной.
Тело его судорожно напряглось и выгнулось назад, дугой и, одеревеневшее, медленно оторвавшись от пола, повисло в воздухе. Стоящие вокруг упали на пол, распластавшись на нем и слившись с ним. Стало очень холодно, запахло гнилью и тленом. Звезда в потолке ярко вспыхнула, затрещала и погасла. Что-то огромное, невидимое и неосязаемое, заполнило все пространство помещения. Оно ухало и булькало, стонало и выло, и от него исходило тяжелое зловоние.
Старик вдруг рухнул на землю, глухо ударившись об пол. Он с трудом поднялся и уже осмысленным голосом тихо сказал:
– Пора, они здесь.
Ярко вспыхнули свечи. Девушка, повернувшись слепым лицом к старику, достала то, что было привязано у нее за спиной. Старик бережно взял сверток и большим ножом ловко вспорол его. В его руках, освобожденный от стягивавших ремней, молча сучил ножками посиневший от страха младенец. Старик подержал ребенка на вытянутых руках над телом Мириам и медленно опустил его ей на живот.
– Вы, соединенные в одном теле, связанные одной кровью – слейтесь навеки, как слились навеки день с ночью и жизнь со смертью! – торжественно произнес он, с силой прижимая младенца к Мириам.
Ребенок задергался, заплакал и закричал.
– Именем и волею тех, кто страшнее и сильнее самого страха и силы – да будет чрево твое отныне открыто! – услышала откуда-то издалека Мириам, погружаясь в глубокий обморок…
Глава 9
Прошло больше полугода с того злополучного дня, когда Иосиф последний раз был в герцогском дворце. Он все реже вспоминал о своих страхах и унижении: жизнь брала свое – брала у всех, в том числе и у Иосифа. С приходом тепла у него в душе поселился холод; холод и скука – предвестники равнодушия и старости.
– А, Иосиф, друг мой, заходи, заходи, не стесняйся! – Герхард только что встал с постели и, смешно выворачивая босые ступни, в просторной ночной рубашке, семенил Иосифу навстречу. Он небрежно смахнул с банкетки беспорядочно сваленную одежду и жестом пригласил садиться.
Иосиф любопытно и быстро, сквозь полумрак задернутых на ночь штор, разглядывал герцогскую спальню, ища почему-то и не находя следы женского присутствия.
– Садись, садись – герцог, подтянув ночную рубаху, уже сидя на банкетке, нетерпеливо дергал Иосифа за руку.
Иосиф осторожно, на самый краешек, инстинктивно подальше от герцога, опустился рядом, настороженно и вопросительно глядя на источавшего радушие и любезность Герхарда. Слуга, незаметно просочившийся в дверь, раздвинул шторы, впустил солнце понежиться на скомканных простынях герцогской кровати.
– Как дела в общине? Ты доволен? Мы сделали все, как вы просили. Что-то давненько ты к нам не приходил, – герцог сыпал вопросами, не ожидая ответов. – Иосиф, – Герхард, заметив присутствие слуги, жестом отослал его прочь – ты умный человек, Иосиф, хоть и еврей. Нет, нет, не подумай, что я что-то имею против евреев, – заметив настороженный взгляд Иосифа, поспешил оправдаться герцог. – Меня не интересует, как других, что вы там делаете в своих синагогах, и я не суеверен; тем более не верю этим басням, что евреи приносят в жертву своему Богу младенцев и всякой прочей ерунде. Это все церковные сказки для безграмотной черни. А что, честно, ведь и вправду не приносят? – Герцог так наивно и с каким-то детским испугом смотрел на Иосифа, что тот, неожиданно для самого себя, громко рассмеялся.