Маленькая Флита с восторгом бросалась в мои объятья, а Натте с обыкновенною важностью сказала мне, что ей приятно видеть меня дома.

– Дома! – подумал я. – Ни у меня, ни у бедной Флиты нет здесь постоянного жилища. Эти палатки – только временный наш приют.

Таким образом около года занимались мы нашим ремеслом. Однажды я сидел возле моей палатки с книгой в руках. Явился какой-то цыган, не принадлежащий к нашей партии. Пыль, облепившая его с ног до головы, и пот, капавший с лица, доказывали, что он ехал торопливо; увидев Натте, которая сидела возле меня, он сказал ей что-то на их языке, для меня непонятном, но я догадался, в чем дело: он спрашивал Мельхиора. После нескольких слов лицо Натте переменилось, она как будто чего-то испугалась, закрылась руками, по тотчас же отняла их, боясь унизить свой сан, и, наконец, впала в глубокую задумчивость. В это время Мельхиор подходил к нам; цыган, заметив его, поспешил к нему навстречу. Между ними скоро завязался жаркий разговор, продолжавшийся около десяти минут, после которого незнакомец тотчас же уехал. Когда Мельхиор увидел, что цыган скрылся из вида, то медленно подошел к нам и устремил свои глаза на Натте, которая печально глядела на него, скрестив на груди руки в знак покорности. Она тихим голосом сказала ему, выбрав текст Святого Писания:

– Куда ты пойдешь, туда и я; народ твой будет моим народом, и Бог твой – моим Богом.

Потом она отошла и села в отдалении.

– Иафет, – сказал мне Мельхиор, – не удивляйтесь тому, что я скажу вам. Я доверял вам все, что только можно было доверить, но есть вещи, которые необходимо хранить в тайне, заключить в груди своей, и эту тайну можно передать только той, которая соединена с нами вечными узами. Мы теперь должны расстаться, даже все наши товарищи должны нас оставить и пристать к какой-нибудь другой партии цыган. Меня выуже больше не увидите. Не спрашивайте причин, я не могу объявить их.

– А Натте? – сказал я.

– Она будет делить мою участь, как бы горька ни была она; но с вами что станется?

– О себе я не забочусь; свет велик. Без вас я не останусь с цыганами. Но позвольте спросить: что сделаете вы с Флитой? Останется ли она с этим народом, которому не принадлежит, или вы возьмете ее с собой?

Мельхиор, немного подумав, спросил:

– Отчего так интересует вас солдатская дочь?

– Предполагая даже, что она и солдатская дочь, Мельхиор, я к ней так привязан, что мне жалко было бы видеть ее здесь с цыганами; но я уверен, что вы говорите неправду об ее происхождении, потому что она рассказывала мне много подробностей из ее детства, которые доказывают, что она не низкого происхождения.

– Я не ожидал, что у нее такая память, – ответил Мельхиор, стиснув зубы. – Но отчего она ни мне, ни Натте никогда ничего не говорила?

– Это так же понятно, как и то, что она украдена, и, я думаю, ей незачем здесь оставаться.

– Конечно, незачем.

– Итак, когда вы отправитесь, то не будете иметь влияния на ваш табор, а следовательно, нет никакой причины оставаться ей здесь. Предоставьте лучше ее воле избрать себе дорогу, и если она согласится следовать за мною, то ничто не остановит меня исполнить ее желание. Этим поступком, мне кажется, я и вам не сделаю ничего неприятного.

– Почем вы знаете? Да притом, что заставляет вас вмешиваться в судьбу ребенка, совершенно вам чужого?

– На это я отвечу вам вашим же вопросом: что заставляет вас принимать такое участие в солдатском ребенке?

Мельхиор смешался.

– Признаться вам, Иафет, Флита не солдатская дочь. Она украдена, но из этого не должно заключать, что она была украдена мною или моей женой.