Ненависть, пожиравшая две партии, как дом Монтекки и Капулетти, с каждым годом, месяцем и днем увеличивалась и, несмотря на возрастающую силу, обнаруживалась только знаками взаимного презрения. Но раз Тимофей Олдмиксон (я упоминаю его фамилию потому, что считаю за грех пропускать что-нибудь из тичула в таких важных случаях), раз Тимофей Олдмиксон говорю я, с поспешностью поворачивал из одной улицы в другую, неся с собой полный ящик лекарств, как вдруг встретил на углу рыжего Меркурия Пледжида с ящиком в руке, с ненавистью в сердце и также торопившегося. Они наткнулись друг на друга, и, можете вообразить, как ужасно было столкновение вражеских ящиков. Множество склянок разбилось, и смесь разных жидкостей потекла через скважины ящиков и наполнила всю улицу ужасным запахом. Две женщины билингетки[1] остановились, радуясь, что красноречие их может развиться при этом случае. Две кошки, находившиеся на крыше смежного дома с поднятыми лапками, чтобы сразиться, забыли неприязнь и глядели на это зрелище. Два политика пресекли свой шумный разговор, чтобы посмотреть на них. Двое мальчишек перестали есть вишни, доставая их из шляпы, чтобы только не упустить любопытной картины. И в самом деле картина была очень забавная. Герои наши встретились с такой силой, что оба принуждены были отскочить на несколько шагов назад, и, как храбрые рыцари, вместо щитов держали ящики, стоя крепко на ногах. Несколько минут прошло в отдышке, но скоро чувство давнишней ненависти взяло верх, и Тимофей первый был проникнут этим чувством. Бросив выразительный взгляд на своего противника и стиснув зубы, он кинулся на него, крича во все горло:

– Вот тебе!.. Знай!.. В другой раз не будешь толкать порядочных людей.

Рыжий герой не мог устоять от нанесенного удара и отступил назад; но не страх был причиною его отступления. Он, вынув склянку с лекарством с надписью: «Сейчас же принять», бросил ее изо всей силы в Тимофея; стекло, разбившись, разрезало нос и щеку нашему храбрецу, а микстура, заливая раны несчастного, произвела в них невыразимую боль.

Тимофей, презирая нанесенную ему обиду, последовал примеру своего противника и, схвативши такую же склянку, даже еще большего размера, бросил в него с такой ловкостью и силой, что она разбилась между глаз рыжего Меркурия, и разлившаяся жидкость не позволяла ему ничего видеть; таково было начало достопамятного боя.

Любители приключений составили возле них кружок, но на таком почтительном расстоянии, что послания двух партий до них не долетали.

– Хорошо, рыжая голова! Браво, белый передник! – раздавалось отовсюду.

Коробки и разные жидкости встречались в воздухе, склянки разбивались и свистели, как стрелы, коробочки с пилюлями разрывались, как бомбы, и падали в виде картечи на землю… Толпа зрителей все более и более увеличивалась, но наконец стало уже недоставать зарядов, и Эбенезер Пледжид, услышав шум, а может быть, узнав запах своей собственности, прибежал на поле сражения, растолкал кружок, образовавшийся около двух соперников, и с поднятой палкой устремился на Тимофея. В эту минуту одна из собственных его склянок, брошенная рыжим его подчиненным, попала почтенному аптекарю прямо в разинутый рот и вышибла последние зубы; жидкость же, не находя препятствий, текла ему в горло. Получив внезапную порцию внутреннего эликсира, который сам приготовлял, он упал и был отнесен домой, где оставался несколько дней, не являясь в лавку продавать свои лекарства.

Читатели, вам, вероятно, известно единоборство рыцарей. Когда шлемы и щиты их потеряны, и шпаги изломаны, они вступают в брань на кинжалах. Точно то же случилось и с Тимофеем. Потеряв все свои воинские инструменты и не желая более драться на дальнем расстоянии, он с жаром напал на неприятеля и с первого раза опрокинул его. Потом, насев ему на грудь, выхватил последнюю оставшуюся склянку и ящик с пилюлями, у которого проломилось дно, высыпал в горло несчастного все сорок восемь пилюль и забил их в рот коробочкой, как пыжом. Наконец, победоносный Тимофей взял свою пустую корзину и при рукоплескании публики отправился домой. Побежденный же рыцарь старался высвободить из горла остатки картона, чтобы свободно вздохнуть, и потом был унесен домой.