Елагин коротко поклонился и готов был уйти, но Наталья задержала его, тронув за рукав:

– Погодите, Илья Петрович, не спешите. Вы уж не отказывайте и мне, женщине, в умении быть верной данному слову. Я тоже не привыкла отказываться от обещанного. Я буду вашей женой.

Наталья улыбнулась так нежно и ласково, так ласково провела по щеке Елагина и так легко ускользнула, что штабс-капитан некоторое время стоял, как вкопанный.

Между тем офицеры собрались за столом и ждали одного Елагина. Он появился в дверях с ошарашенным видом и с порога сразу заявил:

– Господа, имею честь объявить: Наталья Сергеевна Узерцова дала согласие стать моей женой.

В наступившем молчании прозвучал голос Смирнова:

– Позвольте, господа, здесь нужна ясность: за что же мы пить станем – за примирение или за помолвку?

Раздался дружный хохот.

Новость разлетелась по всему полку быстро и была воспринята всеми благосклонно. Особенно по-доброму отнёсся полковой священник. Он сам пришёл к Елагину.

– Позвольте мне на правах пастыря духовного спросить у вас штабс-капитан: это ваше твёрдое решение?

– Твёрдое, отец Андрей.

– Это хорошо. Грех большой, когда святыми узами брака похоть прикрыть пытаются. Хорошо, что вы стреляться не стали – греха на душу не взяли. Хорошо, что жениться надумали. Многие – прости, Господи, заблудшие души их – пустились в разгул и блуд, наивно полагая, что война всё спишет. Не спишет – строже спросит. Многие полагают: коли война, то о душе можно не думать. Грех большой – такие мысли. Я вам так скажу, Илья Петрович, на войне можно жизнь свою за Отечество не пощадить, но душу… Душу всегда спасать надо. Мой вам совет: нынче вечером помолитесь. Помолитесь глубоко и искренне. И многое вам откроется. Храни вас Господь.

Благословив Елагина, отец Андрей вышел. В окно Елагин видел, как священник идёт, подбирая полы рясы, чтобы не запачкать её в грязном, с землею смешанном снегу. Отец Андрей всегда держал спину прямой, и только, внимательно приглядевшись, можно было заметить, как тяжело он ступает, словно несёт на плечах огромный груз.

Все в полку оживлённо обсуждали новость, и только командир полка недовольно проворчал:

– Семь пятниц там на неделе! То стреляться задумают, то вот женятся. Воевать-то когда?!

Впрочем, молодых он благословил и даже согласился стать посажённым отцом у Натальи. Неожиданно выяснилось, что будь свадьба даже в Петрограде, без посажёных родителей Наталье не обойтись. Оказалось, что она сирота, смолянка, и перед тем, чтобы стать сестрой милосердия, жила у престарелой своей тётки.

А незадолго до венчания и свадьбы, когда Узерцова и Елагин обсуждали предстоящие хлопоты, неожиданно всплыла фамилия Радиковского. Елагин напрягся, отошёл к окну и стал смотреть в него. Наталья нежно положила руки ему на плечи.

– Нет надобности ревновать, Илья, – тихо сказала она. – Я буду хорошей женой. И очень верной. Поверь.

События между тем сменялись стремительно. Свершилось вдруг невероятное, безумное, пагубное, для любой армии, любого войска, случилось то, о чём ещё полгода назад и помыслить никто не посмел бы – в войсках отменили единоначалие. Отныне командиров избирали солдаты, и у себя на фронте Батуринцев, успевший стать ротмистром не мог командовать даже эскадроном.

Как это могло произойти?! Каким образом местное решение одного только Петроградского Совета, касавшееся только небольшой части войск в Петрограде, стихийно и быстро распространилось на всю армию? А новая власть, это Временное правительство не могло ничего поделать с массовым неповиновением и дезертирством.

С упразднением единоначалия ещё вольготнее стали чувствовать себя агитаторы и провокаторы. Распад шёл по всем направлениям. Отстранённый от командования, лишённый возможности вразумительной деятельности, Батуринцев не знал, чем заняться, к чему приложить свои силы. Даже с Варей он мог видеться реже: врачи и сёстры милосердия трудились из последних сил. Батуринцев слонялся по полку, изнывая от бездействия. На выручку пришёл командир, ещё не смещённый солдатским комитетом.