Досталось не только обычным подданным. Из уст в уста, почти шёпотом передавали то, что случилось с семьёй великого князя Константина Константиновича. В Шталлупене, поезд, в котором ехал великий князь с семьёй остановили. Было приказано из вагона не выходить, окон не открывать у вагона был выставлен караул. Сутки в вагоне. Утром следующего дня их посадили в автомобиль и отвезли по направлению к границе, где и высадили в поле. Лишь русский кавалерийский разъезд спас великого князя и его семью.

И всё же это было где-то далеко, за пределами империи. А в столицах ходили в синематограф, в театры и на выставки, в столицах гуляли и веселились. Хотя и здесь война разделила многих. Ушел вольноопределяющимся Гумилёв; большевики и близкие к Горькому круги клеймили войну, называя её империалистической, всё чаще раздавались призывы к поражению России; акмеисты большей частью вели себя невнятно; футуристы продолжали шуметь и скандалить.

Февраль перевалил за свою середину, приближающаяся первая военная весна оставалась всё же весной и пьянила. Не рвавшиеся в действующую армию футуристы заявляли о себе здесь, в Петрограде.

Весь месяц Варвара Вишневская была возбуждена. Изредка она встречалась с Татьяной, обрушивала на неё воз новостей, убегала. Раза два ей удалось вытащить Татьяну на поэтические вечера и всё обещала в скором времени удивить её.

Это случилось 18 февраля. Вишневская привела Татьяну к внушительному зданию на Большой морской улице. Татьяна здание узнала – здесь размещалось Императорское общество поощрения художеств. И она действительно удивилась. Само название выставки удивило – «Трамвай В».

– Почему трамвай? И отчего непременно «В»? – пыталась она выведать у Вари. Но та объяснять не стала.

– Ни о чём не спрашивай. Сама увидишь. И поймёшь, – торопливо сказала Варя, вводя Татьяну в зал.

Но Татьяна не понимала. Она видела на холстах ярко раскрашенные фигуры, одни из которых казались ей слишком плоскими, другие – словно были выгнуты из раскрашенных листов жести. Она долго стояла перед таким жестяным господином в цилиндре, на полях которого необъяснимым образом удерживалась вилка, грозя при этом в любую минуту сползти. Перед господином повисла белая, плоская, словно из жести вырезанная рыба, за господином зловеще торчали зубья пилы. «Авиатор», – прочитала Татьяна название на табличке. Такая же рыба закрывала лицо другого персонажа. На этот раз название было ещё более непонятным: «Англичанин в Москве». Не внёс ясность и каталог. Перед некоторыми работами этого автора названия отсутствовали, но зато значилось: «Содержание картин автору неизвестно»

– Всё же ты мне объясни. О чём всё это?

– Это его алогичная серия. Вот видишь – корова и скрипка? Корова даже меньше скрипки. Он называет это моментом борьбы с логизмом, с естественностью, с мещанским смыслом и предрассудком.

– Логичность – это предрассудок? Тогда я ничего не понимаю.

– А и не надо понимать. Понимать – это следовать логике. А они, то есть мы боремся с ней. Вот послушай, как Маяковский сказал:

– Странные стихи. Зачем вырывать солнце? И разве арифметика по-особенному пахнет?

– Это из оперы. Она и называется «Победа над солнцем»

– Зачем же побеждать солнце? Вы проповедуете тьму?

– Мы проповедуем взрыв и войну всему старому, замшелому.

– Боже мой! И здесь война?

– Ну не будь такой скучной, Татьяна! Мы ещё увидимся.

Следующие полгода принесли на фронтах много перемен. И не самых добрых. После сорвавшейся на юго-западе Краковской операции, после наступления в Карпатах, где русские войска хоть и разгромили две австро-венгерские армии, однако достигли этого ценой невероятных усилий, стало ясно: теперь изменится многое.