Вылитый Смауг[1]на горе золота, не иначе.

Дверь позади скрипит. Дядя заглядывает в комнату:

– Что-то случилось?

– Она хочет отоблать у меня вещи! – ябедничает сестра, тыча в меня пальцем.

– Мы не можем взять все это с собой. Или ты сама потащишь баулы с одеждой? – сверлю Милу взглядом.

– Да!

Иногда кажется, что она родилась, чтобы противостоять мне. То, что я люблю, ей не нравится, а то, что ненавижу, она обожает. Мы сходимся только в одном: обе любим маму, хоть она и воспитывала нас совершенно по-разному.

– Давайте отправим вещи почтой, – предлагает дядя.

– А так можно? – Глаза сестры сияют. Он кивает. – Ула!

Шумно выдыхаю, показывая недовольство. Еще чуть-чуть, и я бы вскипела, как чайник на плите, только свистка на носу не хватает.

– Есть пакеты? – спрашивает дядя.

Приношу рулон мусорных пакетов и вручаю дяде. Одарив меня благодарной улыбкой, он подходит к Миле и показывает, как свернуть одежду, чтобы она занимала меньше места. Сестра улыбается и во всем слушается его. Незнакомца! Он с нами первый день, а я с ней всю ее недолгую жизнь!

Выхожу из комнаты и беру из холодильника пачку жвачки. Яростно разжевываю подушечки. Рот наполняется морозно-освежающим вкусом мяты. Достаю последнюю шоколадку из шкафа и закидываю в рюкзак. Как бы я ни злилась на сестру, она просто маленькая избалованная девчонка. Возможно, жизнь у дяди ее исправит… если не испортит еще сильнее.

И вот мы на почте отправляем посылки с одеждой сестры. Пожалуй, больше нее она ничего не любит: книги оставила дома, про детскую косметику даже не вспомнила.

Взяв самое нужное, разбавляю вещи томом «Хоббит, или Туда и обратно». Я читала его до того, как родилась сестра, перечитывала после. Когда Мила лежала в люльке, я проверяла ее ножки: надеялась, что на них вырастут волосы, что она не моя сестра, а хоббит. Поначалу я так и звала ее хоббитом, но потом мама разъяснила ей, кто это, и сестра стала дуться. Пришлось отучаться.

Карандаши, альбомы и наборы для рисования оставляю в шкафу. Может, хозяйка квартиры кому-нибудь их отдаст… А если она их выкинет, я этого не увижу и не буду жалеть.

Выходим. Улицы заполнены людьми, спешащими на работу. Прохожие косятся на нас и посмеиваются. Не каждый день увидишь разномастную троицу с рюкзаками в центре города.

Мила все утро дуется. Идет рядом с дядей, держа его за руку.

– А долго нам идти? – спрашивает она.

– Неделю.

– Что? Реально? – неприятно удивляюсь я.

Хорошо, что у нас с Милой удобная обувь.

– Если повезет, автостопом доберемся за пару-тройку дней.

– То есть… Погоди, – верчу головой. – Ты все эти годы жил… относительно недалеко от нас, но не пытался помириться с мамой?

Тихон пожимает плечами, чем злит меня еще сильнее.

– Не зря она столько лет таила на тебя обиду, – ускоряю шаг.

Голоса за спиной отдаляются:

– Вера всегда такая серьезная?

– Да! Она жууткая зануда.

Хочется обернуться и злобно зыркнуть на сестру, но убеждаю себя этого не делать. Я должна быть выше мелких склок и обид.

К обеду жара куполом накрывает город. Удушающе влажный воздух словно сжимает легкие, дышать тяжело, по шее течет пот. Мы вышли за пределы центра и бредем мимо промзоны: длиннющие трубы, потрескавшиеся бетонные стены и ржавые покосившиеся ворота. Серость и уныние скрашивает Мила, сверкая оттенками розового в любимом платье. Ради красоты она готова терпеть любые неудобства.

– Я хочу кушать! – Сестра дергает дядю за руку.

– Потерпи, малышка. Скоро дойдем до заправки и там поедим.

Оглядываюсь и вижу у Тихона карту. В то время, как все нормальные люди пользуются приложениями в смартфонах, он развернул огромный кусок бумаги и умудряется по нему ориентироваться.