Я была к нему несправедлива.
Я остыла.
Успокоилась и прошептала:
– Прости меня.
Он не ответил. Даже головы не оторвал от подушки и не взглянул на меня.
Я вызвала медсестру, отдала ей бутылочку с молоком, легла и, уже соскальзывая в сон, услышала голос твоего отца:
– Ты кричишь – и тебе становится чуточку легче, я молчу, но мой страх неотличим от твоего.
Шарлин
16:54
Ку-ку, дорогая, это мама!
Прочла, что в Лондоне автобус попал в ДТП, напиши мне. Целую. Мама
17:23
Привет, мамуля, это Шарлин, пишу тебе из Ада (шучу!).
Торчу в пробке.
Как чувствовала, что надо ехать на велосипеде.
17:24
Ха-ха. Надо было тебе стать юмористкой.
Не забывай надевать шлем, когда седлаешь велик.
Целую. Мама
9. Элиза
Эдуар больше не боится дверей. У него новое увлечение: он вообразил себя бобром и грызет журнальный столик, покушается на ножки гардероба в прихожей, бросается на кухонный шкафчик. Стружкой пока не какает, и на том спасибо. Ветеринар называет его состояние депрессией.
– Хозяин ушел, и Эдуар решил, что его бросили. Я пропишу лекарства, но вам придется помочь ему справиться. Играйте с вашей собакой, пусть пес почувствует свою значимость.
На обратном пути я наблюдаю за Эдуаром в зеркале. Он лежит на заднем сиденье, положив голову на лапы, и меланхоличным взором смотрит в пустоту.
Не знаю, что и делать. Я и со своими чувствами едва справляюсь, мне не до собачьих сантиментов! Останавливаюсь у подъезда, хватаю телефон и звоню Тома. Он отвечает после четвертого гудка:
– Привет, мам!
– Привет, милый. Как дела?
– Суперски! Дело срочное или я могу тебе перезвонить?
Я подскакиваю от испуга – кто-то шумно дышит мне в затылок. Эдуар услышал голос хозяина и ужасно возбудился.
– Ничего срочного, просто хотела узнать новости.
– О’кей, целую!
– Целую, мой маль…
Но он уже закончил со мной.
Я несколько минут уговариваю Эдуара выйти из машины. Он нехотя тащится к подъезду, а по лестнице взбирается, как осужденный на казнь. Я подбадриваю его, но мой голос звучит фальшиво – уныние победило.
Терпение закончилось, как у человека, добравшегося до места назначения. Я запираю дверь, сбрасываю туфли и бегу в туалет. Эдуар садится напротив, смотрит на меня правым глазом. Я захлопываю дверь, чертыхнувшись вполголоса. В квартире наверху шумно – дети носятся по комнате, мать прикрикивает на них: «А ну-ка успокойтесь!»
Выхожу и не вижу пса. Эдуара нет ни в кухне, ни в комнате Тома, ни у меня. Зову его – не откликается. Нахожу в гостиной: мсье лежит на диване, а завидев меня, отворачивается к стене.
– Слезай, Эдуар.
Ноль внимания.
– Давай, давай, ты прекрасно знаешь, что диван не для собак!
Он не реагирует: голова повернута на 180 градусов, уши прижаты, выпученные глаза уставились в какую-то точку на стене. Этот гений свято убежден, что я его не вижу, раз он на меня не смотрит.
Начинаю смеяться, и песий хвост «отмирает», выбивая медленную дробь. Я бегу в комнату сына, кричу во весь голос:
– Тома, иди посмотри, что творит твой дружок!
В ответ – тишина. Я часто забываю, что мой мальчик съехал, он теперь самостоятельный мужчина. Черт, как больно…
10. Лили
Сегодня утром ты переехала в отделение неонатологии, на пятый этаж. Прощай, кувез[6], да здравствует столик с подогревом. Они утверждают, что это обнадеживающая новость.
Отделение разделено на три зоны: голубую, розовую и зеленую. Тебя размещают во второй.
В собственном боксе, за закрытой стеклянной дверью. Жалюзи на окнах опущены, чтобы свет не попадал тебе в глаза. Вокруг колыбели расставлены аппаратура, голубое кресло, стул, стол, стеллаж для твоих вещей, косметика для новорожденных. На стене висит белая доска – мы можем писать и рисовать на ней или развесить фотографии, чтобы твое первое собственное жилье не выглядело обезличенным. Сюда можно приходить в любое время, днем и ночью, и оставаться сколько угодно. «Вы здесь у себя!» – так они нам сказали.