Она отодвинулась. Тоскливо посмотрела в окно. Сквозь тюль и пыльное стекло, сквозь паутину голых тополиных веток просвечивали квадраты окон безликой типовой пятиэтажки. Унылая какая-то жизнь, и пейзаж унылый…

И обещанный разговор с Фурцевой тяготил. Она и правда грымза, злобная, чванливая мегера. Мнит себя выдающимся филологом и культурологом, а сама мысли Казиника за свои выдаёт. В разговорах, конечно, но всё равно смешно. И ещё это её родство с ректором… Кто он там ей? Двоюродный брат? Сват? Или кто ещё? Неважно, но ни одних посиделок на кафедре не проходит, чтобы она не бросила как бы невзначай: Миша приезжал, Миша сказал, Миша помог… Всё время подчёркивает, что наш грозный ректор, который для всех Михаил Львович, для неё – просто Миша.

К такой, конечно, на кривой козе не подъедешь, но Оксана знает, чем её подкупить. Фурцева падка на лесть, причём именно на лесть в профессиональном плане. Традиционные комплименты по поводу причёски или обновки она вообще не воспринимает, а вот похвали её как учёного – и Анна Борисовна плывёт точно растаявший пломбир.

Оксана это заметила почти сразу, она вообще наблюдательная. С тех пор, если что надо, идёт проторённой дорожкой: сначала лесть, затем просьба. И срабатывает. Ещё и Анна Борисовна к ней заметно потеплела. Так что и тут она что-нибудь наплетёт.

Оксана взяла с тумбочки телефон и тут же, встрепенувшись, воскликнула:

– О, боже! Это что, уже почти одиннадцать? Глеб! Вставай! Мне уходить пора.

Глеб наконец выплыл из сна. Медленно, даже как-то текуче поднялся с кровати, потянулся, совершенно не стесняясь наготы. Впрочем, какое тут стеснение? Таким телом можно только гордиться.

Оксана с трудом оторвала взгляд и, суетливо подхватив бельё, помчалась в ванную.

– Как поговорю с Фурцевой, позвоню тебе или напишу, – пообещала Оксана перед тем, как они простились на троллейбусной остановке. Она спешила в университет, а он… он, как всегда, никуда не торопился.

4. 4

В тот же день поговорить с Фурцевой не получилось. Просто не было возможности. Сначала Оксана опаздывала на пару, а потом Анна Борисовна куда-то уехала по делам.

Интересно, думала Оксана вечером, ждёт ли её звонка Привольнов. Наверняка. Ещё и с нетерпением. Ну пусть ждёт, как ждала она. Пусть помучится в неизвестности, как мучилась она.

Однако в десятом часу от него прилетела смска: «Оксан, спасибо, но ничего не надо. Не проси за меня».

Это её обескуражило. С чего это вдруг? Нашёл другой способ или смирился с отчислением? Ну нет, она обещала – она сделает.

На следующий день Оксана застала Фурцеву на кафедре до начала занятий. Та сидела в своём кабинете за столом, сосредоточенно читая какие-то бумажки, и время от времени делала пометки на полях огрызком карандаша.

«Карандаш ей, что ли, подарить нормальный? И ещё ручку. А то вечно у неё с канцелярией проблемы. Ручки у неё то не пишут, то теряются. А что? Нормально будет. Не накладно и типа внимание. Ей приятно и мне польза», – подумала Оксана.

Кашлянула негромко, потом спросила:

– Анна Борисовна, у меня есть к вам разговор. Это личное…

– Ну раз личное, Оксана, то давай отложим твой разговор на конец дня, – оторвалась от своих бумажек Фурцева, взглянув на неё поверх очков. – У меня сейчас голова совершенно другим занята. И сама я тоже, видишь, занята…

– Да, да, конечно, – улыбнулась Оксана и ретировалась.

Ничего, она подождёт. Порепетирует пока. Всё-таки за неуспевающих студентов она ещё не просила, чёрт его знает, как Фурцева к такой просьбе отнесётся.

Второй пары у Оксаны не было, и время она коротала в читальном зале.