– И всё?

– И всё-таки договориться с Фурцевой… каким-нибудь чудом. Но это вообще нереально.

8. 8

Девчонки сокрушались, причитали, подбадривали, но хотелось, чтобы они замолкли и ушли, а самому напиться в дым.

Желание его поддержал Тёма Тошин, сокурсник и друг, даже за водкой поспешно сгонял, а там подтянулись и остальные парни.

Вообще, Глеб не особо любил такие вот пьянки, с морем водки и на всю ночь, потому что начиналось всегда всё очень хорошо, а заканчивалось плохо. Причём очень часто на утро никто не помнил, почему стало плохо.

Однажды он сам, например, проснулся с заплывшим глазом и сбитыми в кровь костяшками. А откуда вся эта красота – никто не мог сказать. Однако в студенческом общежитии попойки были практически неотъемлемой частью бытия. Не пили только ботаны и некоторые девочки, такие как Женька с Милой, тоже, в общем-то, повёрнутые на учёбе.

Но вот после этой пересдачи ему наоборот хотелось забыться. Он хлестал водку как воду, желал выкинуть проклятую грымзу Фурцеву из головы, но сам же постоянно заводил о ней разговор.

– Эта сука просто издевалась надо мной, – кипятился он. – Ненавижу её. Никого никогда так не ненавидел, как эту мегеру.

– Так ты готовился к пересдаче? – спрашивали его пацаны.

– А то! Женька с меня не слезла, пока все билеты не выучил.

– А не сдал-то почему тогда?

– Да потому что эта стерва тупо не дала мне сдать. Злобная тварь.

– Так-то да, – согласился Тёма Тошин. – Она та ещё ведьма.

– Её, поди, никто не чпокает, вот она и злобная такая.

Пацаны загоготали.

– Так что ж ты, Глебыч, тушуешься? Чпокни – вот и будет тебе экзамен.

Снова дикий хохот.

– Дебилы, – скривился Глеб. – Извращенцы.

– Ну а что? Можно закрыть глаза и представлять какую-нибудь классную тёлочку, – предложил долговязый и тощий Кирилл.

– О да, Кирюха знает, что говорит, – давился смехом Тёма Тошин. – Он сам всегда так делает, да, Кирюха?

– Пошёл ты!

– Да ладно тебе, Глебыч, – никак не успокаивались пацаны. – Ей сколько? Сорок пять? Баба ягодка опять. А то что страшная, так не смотри на неё и все дела. Отработал, дал зачётку и гуляй.

– Один раз перетерпишь, зато не отчислят.

– Глебыч, правда, – глумливо сиял Иванов. – Годная затея же!

– Ну так чпокай сам эту ягодку, – огрызнулся Глеб.

– Так не за чем. Не меня же хотят отчислить.

– Да нафиг. Пусть лучше отчисляют.

– Угу. – посерьёзнел Иванов. – Вот скажи – ты готов реально пойти сейчас в армию? Прыгать, бегать, какать по свистку? И чтоб тебя каждый хрен в погонах дрючил? И чтоб ты слова против не смел сказать? А оно так и будет. И пендюлей будешь выхватывать – мама не горюй. И уж точно чпокать никого не будешь. Зато тебя будут. И прапоры, и сержанты, и офицеры, и деды. И в хвост, и в гриву. Фурцева тебе на их фоне крёстной феей покажется.

– А прикинь, в горячую точку пошлют? – встрял Тёма Тошин. – Тогда вообще кранты.

– Умеете вы, пацаны, утешить, – помрачнел Глеб. Потянулся за бутылкой, плеснул только себе, наполнив стакан на треть, и молча выпил.

– За утешением к девкам иди, Глебыч, они тебя любят, наперегонки кинутся утешать. А мы тебе варианты предлагаем, – возразил Иванов, разливая водку всем остальным.

– Какие нахрен варианты? Это дикий бред, а не варианты.

– Ой, ладно тебе. Не ты первый, не ты последний. Вон Галкин женился же на Пугачёвой, детей даже завели и ничего, а тебе надо-то всего лишь раз…

Глеб скривился, будто его тошнит. И почему водка не действует? Хоть не так противно было бы. Ещё эти идиоты с Фурцевой привязались. В таком ключе говорить о ней Глебу казалось вообще чем-то противоестественным.

О том, что он сам пытался её обаять – правда, вовсе не для этой их «годной затеи» – Глеб умолчал. Во-первых, стыдно было. А, во-вторых, не получилось же, о чём тут говорить.