Нет, лучше не строить догадок.

Пока она шла, сквозь туман пробивались голые очертания окружающего ее города. Наполовину сожженные здания, все еще не восстановленные после прошлогодних налетов весрианцев, валялись в переулках, как пьяные. Разбитые окна смотрели на нее с высоты, затуманенные сероводородом, доносящимся из зловонных колодцев. Вдалеке шпили Северной Башни пронзали слишком низкое небо. Это было единственное новое и безупречное строение на многие мили вокруг.

Рен пробиралась по укромным закоулкам, пока не пересекла реку Мури. Почти все ненавидели ее – по уважительной причине, поскольку ее кислотность могла растворить практически любого, кто был достаточно храбрым или глупым, чтобы ступить в нее. Но Рен питала странную привязанность к вязким черным водам. Считалось, что много лет назад Богиня вышла из Мури. Что королевы в эпоху героев нашли ее моющей волосы на мелководье. Казалось невозможным, что что-то настолько отвратительное и невпечатляющее стало свидетелем стольких легенд и событий, но когда Рен наклонилась над мостом и увидела свое отражение, ей показалось, что что-то уставилось на нее из воды.

Она еще ощущала горячее дыхание войны на шее, и этот бесчувственный черный цвет слишком сильно напомнил ей глаза Хэла Кавендиша.

Вздрогнув, она двинулась вперед по скользкой от масла дороге вдоль Мури через город, пока она не вывела ее за ворота в открытое поле. Там, окутанное туманом и скорчившееся, как горгулья, в дрожащей траве, находилось аббатство, в котором размещался Орден Девы. Открывшееся зрелище окатило таким же холодом, как ветер, бьющий в лицо, и повергло в безнадежную тоску. Когда ей было двенадцать лет, во время подготовки к поступлению в военную академию, она собрала все свои мантии и утопила их в реке. Драматично, стоит признать. Но это было так же хорошо, как обещание самой себе: она никогда не вернется.

Теперь, вновь столкнувшись с аббатством лицом к лицу, Рен задалась вопросом, почему она вообще решила, что сможет избежать его гравитационного притяжения. Ее пальцы и плечи болели от холода и тяжести багажа. Оставалось пройти всего милю, прежде чем она доберется до ворот аббатства.

С каждым шагом Орден Девы становился ближе. Его колокольни и башенки царапали облака, а узор массивного розового окна мерцал, как паутина, в сером солнечном свете. На нем было изображено лицо Девы – первое лицо трехглавой Богини рядом с Матерью и Старухой – с золотыми волосами, в которые были вплетены полевые цветы. Как только Рен войдет в эти двери, никто, кроме королевы, не сможет освободить ее.

Она не могла заставить себя сделать очередной шаг. Эти стены не могут быть ее миром – она видела столько всего, что теперь не сможет довольствоваться этим. Рен стояла во дворе, ветер теребил подол ее дорожного плаща. Она была готова поклясться, что это место помнит ее. Она чувствовала это, как холод от пристального взгляда.

Потому что кто-то действительно смотрел на нее.

Она переключила внимание на западную галерею, где виднелся темный силуэт. Рен отшатнулась, но затем, позволив себе сосредоточиться, увидела, кто это.

Мать Элоиза.

Одетая в черную мантию и куколь[2], в руках она держала потрескавшийся кожаный ремень. Рен никогда не чувствовала его укуса, хотя, вероятно, она заслуживала. У нее никогда не хватало выдержки для многочасового поклонения, для чтения чувственной религиозной поэзии святых. В первые недели пребывания там она даже несколько раз пыталась сбежать. Но Элоиза верила в скрытые угрозы. Обещание наказания управляло ее учениками гораздо эффективнее, чем его исполнение. Нотации, однако… Их она читала в огромном количестве.