– Zum Donnerwetter noch einmal in der Fruhe!8 – выбранившись, Отто от швырнул полено и, прихрамывая, продолжил свой путь. Он не любил утро по привычке. Ведь на корабле день начинался с вычерпывания воды и приборки. В любое ненастье матрос обязан, закатав штаны, босиком шлёпать по ледяной воде, отдраивая палубу, поэтому сейчас ничто не заставит Отто окунуться. Зачерпнув воду в пригоршню, плеснул на бородатое лицо. («Dem Reinen ist alles rein!»9) Потрогал ёжик на голове и поморщился: теперь нельзя сказать – лысый, как череп галерного каторжника. Сняв с себя куртку и, пристроив на камень сосудец для разбалтывания мыла, взялся за бритвенный нож, а подкравшийся к нему из-за спины человек – за топор с длинной рукояткой…

Власий открыл глаза и осторожно высвободил руку, за которую и во сне держалась Анка. Костёр догорел, еловый ствол обуглился и покрылся как мхом пушистым слоем золы.. Что-то было не так, но что именно кормчий спросонок не мог понять. Так и есть! Ещё с ночи, помочившись на полено с особым заговором, положил его поперёк дорожки, заперев ночлег от всякой нечисти, а теперь полено исчезло. Власий припустил к реке. Как оказалось, не зря. На валуне лежал человек. Свесившиеся руки не сопротивлялись течению реки.

– Отто! – кормчий, подсунув ладонь, приподнял голову: немец застонал.

– Живой! – обрадовался Власий, взваливая его на плечи.

Всполошившиеся ушкуйники кинулись врассыпную кто в парму, кто к реке – искать обидчика. Власий и Анка хлопотали над раненым.

– Обухом били, посему убивать не мыслили? – поскрёб в затылке Кирилл.

– А шут его знает, наши вообще исподтишка никого не тронут. В пьяной драке – известное дело, всякое бывает, а чтобы вот так, из-за спины красться..

– Но ведь и в лесу кроме нас ни души, – возразил Кирилл и тут же вспомнил взгляд на него самого из ельника. – А может, зверь?

– Окстись, батюшка, на берегу топор валяется.

Отто, не забывая тихо постанывать, мучительно соображал: что безопаснее – сказаться впавшим в беспамятство или признаться, что ему уже лучше? Лихорадочно метущейся рукой он ощупал себя самого и ложе, – куртки не было. Тогда он зашептал в последней надежде сначала тихо, затем всё требовательнее:

– Es ist kalt! Холодно, очень холодно!

Сидевшая рядом с ним Анка укрыла его шкурой. Она была затвердевшей и дурно пахла рыбой, но не это огорчило Отто. Напряженно сведя брови, он пытался вспомнить, кто и когда мог видеть у него эту карту. («Я доставал её, когда сличал с отметкой на дереве, но рядом со мной никого не было…»)

– Анка, – нарочито громко сказал наблюдавший за ним Власий, – оставь его одного, сколько можно над ним сидеть!

– А если Gevatter Tod10 ещё раз придет?! – вскинулся Отто.

– Господи боже мой, – заскрежетал зубами Власий, – ну надо же было такому случиться! Да ещё в самом начале пути! И чего же теперь ещё ждать?!.

– Если поймём, почему, то и найдём того, кто это сделал, – Кирилл косолапо переступил с ноги на ногу.

– Да что искать, батюшка! Это всё Иван Кочерин..

– Как Иван? – переспросил Кирилл севшим вдруг голосом.

– Да я своими глазами видел! – бросил через плечо Власий, удаляясь прочь.

12

Московское великое княжество,

в устье Вычегды,

в год 6918 месяца страдника в 21-й день,

перед третьим часом

Подозрение. С опущенным забралом

Макарию никак не удавалось улучить минуту, чтобы остаться один на один с Сатаной, чтобы высказать ему всё, что о нём думал. Но вокруг все время сновали взбаламученные ушкуйники: день вот-вот перевалит на вторую половину, а об отплытии никто и не вспоминает. Макарий потерянно опустился на мох. Все вокруг только и делали, что говорили о том, кто бы это мог быть – тот, кто едва не зарубил топором немца. Но Макарию догадки были ни к чему, он отлично знал того, кто это сделал. Сильный толчок в плечо заставил его оторваться от тягостных дум. Посмотрел вверх – Сатана, лёгок на помине. Черные глаза из-под войлочной шляпы смотрят насмешливо, а во всей фигуре напряженная настороженность: