– Ох, уж эти ваши сборы! Можно подумать, что ты пропадал на них!

– Если бы было побольше таких, как мы, и поменьше таких, как Бэзил, войны и вовсе бы не случилось. Когда видишь людей вроде Бэзила, начинаешь понимать Риббентропа, считающего, что мы прогнили. И не думаю, что Бэзилу в армии найдется применение. Ему тридцать шесть лет. Ну, может, что-нибудь связанное с цензурой. Он, кажется, знает много языков…

– Вот увидишь, – сказала Барбара, – Бэзил успеет вернуться, вся грудь в медалях, пока ты со своими идиотскими йоменскими добровольцами будешь еще болтаться в Траст-Хаусе в ожидании танков!

На озере были утки, и Барбара позволила Фредди пуститься в рассуждения на этот счет. Она вела мужа по его любимым тропкам к павильону в готическом стиле, где по давней привычке Фредди часто настраивался на романтический лад. Что и произошло. А она все думала о Бэзиле, представляя его в ситуациях, вычитанных из книг о войне, сопоставляла его с теми, кто в ней участвовал. Она видела его Зигфридом Сассуном[4] – вот он в болотистой окопной жиже встречает рассвет, глядя на часы в ожидании атаки. Она видела его Комптоном Макензи[5], как паук, плетущим нити Балканского заговора, среди олив и мраморных статуй подрывающим устои монархии. Она видела его Лоуренсом Аравийским и Рупертом Бруком[6].

Фредди, умиротворенный, обратился к теме развлечений. «Конечно, к началу сезона я друзей на охоту пригласить не смогу, – рассуждал он. – Но поближе к Рождеству не вижу причины отказать кому-нибудь из полка в удовольствии пострелять вальдшнепов».

Леди Сил оставалась в своем лондонском доме. К воздушным налетам она подготовилась не так тщательно, как большинство ее друзей. Ее маленький Карпаччо был отослан и надежно упрятан в Мэлфри, миниатюры и лиможские эмали находились в банке, севрский фарфор запакован в ящики и отправлен в подпол. Прочее же все осталось на своих местах в гостиной. Старинные тяжелые шторы вполне заменяли неприглядную черную бумагу на окнах, чтобы можно было включать свет.

Сейчас выходящие на балкон окна были открыты. Леди Сил сидела в элегантном кресле розового дерева и любовалась видом на площадь. Только что она выслушала речь премьер-министра. Из глубины комнаты возник и приблизился к ней ее дворецкий.

– Убрать радио, миледи?

– Да, разумеется. Он хорошо говорил. На самом деле, очень, очень, хорошо.

– Как это печально, миледи.

– Печально для немцев, Андерсон.

И это чистая правда, думала леди Сил. Невилл Чемберлен говорил на удивление хорошо.

Он никогда ей не нравился – ни он, ни его брат, который, если выбирать, все-таки лучше, но оба они до неловкости нудные ребята. Однако в это утро речь премьер-министра была выше всяких похвал, словно он наконец-то осознал всю меру своей ответственности. Она пригласит его на завтрак. Хотя, возможно, он будет занят; помнится, в военное время кто только не ссылается на занятость. Мысли леди Сил перенеслись в прошлое, к другой войне, которая до этого утра именовалась Большой войной. Из самых близких ей людей никто не воевал: Кристофер был слишком стар, а Тони – слишком молод. Ее брат Эдвард начинал службу младшим бригадным генералом; в колледже, готовящем штабных офицеров, его на руках носили, а вот карьера у него непонятным образом не задалась. В 1918 году в Дар-эс-Саламе он был по прежнему младшим бригадным генералом. Невеселым временем была та война: многие из ее друзей облачились в траур, и Кристофера так огорчала коалиция. Сколько горечи все они испытали, признав Ллойд Джорджа, но Кристофер как патриот принес эту жертву – наверно, только она одна знала, чего это ему стоило. Тяжелее всего пришлось после перемирия – звание пэра продавалось, как картошка, условия договора оказались ошибкой. Кристофер всегда говорил, что в перспективе они еще заплатят за это.